Утро началось со щелчка включаемого света, звона перебираемых в банке градусников и визгливого голоса медсестры: — Просыпаемся, просыпаемся…Температуру меряем. Копылова, Капсанова – на анализы, Абрамова – готовьтесь к перевязке. С тумбочек уберите всё лишнее, сегодня обход с заведующей. Копылова…Копылова, просыпайтесь, вот градусник, не выроните…Воробьёва, градусник возьмите…
Надежда Воробьёва – это я. Меня занесло в больницу по скорой сегодня ночью и ночью же прооперировали, а под уро уже в палату перевели.
— Алиюша, — обратилась сонным голосом одна из больных к медсестре, — выключи свет, а? Дай немного ещё поспать, сегодня всю ночью спать не давали…
— Копылова, у тебя каждое утро одно и тоже…
— Алия, как человека прошу…- щуря невыспавшиеся глаза, просипела Копылова и отвернулась к стене.
Я догадывалась, что причиной недосыпа моих сопалатниц стала я.
— Грустно начинается знакомство…- подумала я, — А ведь мне с ними несколько дней придётся делить один потолок.
Медсестру сменила техничка, шурша по тумбочкам тряпкой. Она подошла к широкому – почти во всю стену – окну, натянула на себя верёвочку, и вертикальные полоски жалюзи синхронно зашевелились, раздвигаясь в разные стороны.
Солнечные лучи ещё только слегка притронулись к верхушкам гор, панорамой растянувшихся вдоль окна палаты. Лёгким розовым отливом окрасился снег на вершинах. Но это было так далеко, что как-то не очень верилось, что маленькое розовое облачко в силах будет разбудить горы до подножий, а тем более – город, покоящийся в предрассветной тишине. Откуда-то с гор потянулась в сторону крыш чёрная колышащаяся туча – всё ближе и ближе.
— Это воронья стая, — будто поймала мой взгляд соседка, — Меня Гуля зовут, а тебя?
— Надя… — на меня с любопытством посмотрела ещё одна женщина.
— А я – Ольга Леонидовна, можно и просто Оля…Здесь всё можно.
— По этим воронам мы прогнозы строим, — кивнула в сторону окна Гуля, расчесывая густые чёрные волосы, — как тучей идут – значит, жди какое-нибудь известие…
— Да, ладно вам…- вмешалась Копылова, ворча и поворачиваясь от стены, — Всю ночь спать не давали…Ну, кто у нас там?
Она повернулась и в упор посмотрела на меня. Я сделала попытку приподняться на локтях, но тут же бессильно откинулась на подушку – резкая боль в области живота остриём протянулась вдоль тела.
— Тоня, ты бы угомонилась…Человека сегодня ночью оперировали, а ты…забыла уже, как тебя такую же привезли…- встала на защиту Гуля.
— Ладно-ладно…Нет, ну, в три ночи пришли кровать стелить, свет не выключали, а потом только в шесть уже тебя, а через полчаса подъём…Ну, ночь, ну, ночь…Так, Надя, говоришь? – Копылова натянула халат, взяла полотенце и подошла ко мне, — А чё у тебя?
Я пожала плечами. Я не знала – «чё у меня». Помнила, как дома скрутила боль, как позвонила мужу, потом — как везла скорая… Больше ничего не помнила. Я снова посмотрела в сторону гор. Чёрная туча кружила уже над крышами домов – это и в самом деле были птицы. Тьма чёрных птиц. Какие-то из них выписывали большие круги, какие-то цепью опускались чуть ниже, рисуя в воздухе малые обороты. Танец чёрных птиц. Подобно ведомому только им ритуалу, крылатые то ли отмахивались от чего-то, то ли нагоняли тень на приходящую в чувства ноябрьскую землю. Но где-то там, за птичьим караваном наползала розовая вуаль восхода. Ярче очертился контур белоснежных вершин. А вот уже и упали блики света на крыши просыпающегося города…
— Градусник давайте…- я не заметила, как тихо подошла медсестра, — М-м… немного температурите, Воробьёва, тридцать семь и четыре…
Пока я рассматривала восход и пыталась справиться с болью, Копылова уже подошла к умывальнику, находящемуся здесь же, почти рядом с моей кроватью.
— У мына эт эмпеауы, — с полным ртом зубной пасты проковыряла языком Копылова, повернувшись к Алие–медсестре, сплюнула в раковину, всосала воду, побулькала во рту, ещё раз сплюнула и продолжила, — Вон градусник на тумбочке. Мне уже на выписку пора…
Зашёл совсем молоденький медбрат. По его осанке, уставшему цепкому взгляду и фонендоскопу, закреплённому на шее, можно было догадаться, что он принадлежит к старшему медицинскому персоналу.
— Виктор Константинович, — вытираясь на ходу полотенцем, стала напирать голосом, надвигаясь массой не худенького тела Копылова, — мне можно уже домой, а? Я залежалась у вас, а как меня уволят – кто мою ораву кормить будет…
— Копылова, никто вас не имеет право уволить, у вас больничный. Вот анализы сегодня сдадите – посмотрим…Так, Надежда Воробьёва…Как вы себя чувствуете?
Доктор подошёл ко мне, обхватил пальцами запястье руки и на мгновение погрузился внутрь себя.
— Ну, так как себя чувствуем? Температура какая?- обратился он к ещё сбирающей градусники медсестре, — Какая?
— Тридцать семь и четыре…Субфебрильная…
Он откинул одеяло:
— Так, шов не промок. Вы до обеда не вставайте. Через час принесут гистологию, я зайду к вам.
— Доктор, что со мной было?
— Через час гистология придёт – всё будет ясно, — доктор поправил одеяло, сказал медсестре:
— Кетонал поставьте…- и отошёл к уже заправившей кровать Гуле.
Со спины доктор был похож совсем на мальчишку.
— По возрасту почти как мой сын, — подумала я.
Пока доктор осматривал других женщин по палате, дискутировал с Копыловой, вернулась медсестра со шприцем в одной руке, под мышкой другой держа какой-то листок. У меня как-то неестественно заколотилось сердце. Глянула в окно – птицы совсем рядом, кружат над прибольничными постройками, чёрным облаком кидая тень на окно.
— Говорят, здесь когда-то городское кладбище было, — посмотрев в сторону окна, проговорила Гуля.
— Виктор Константинович, вам лаборант попросила передать, — Алия повернулась боком к врачу, давая понять, что листок под мышкой и есть переданное от лаборанта.
Виктор Константинович, заканчивая осмотр Гули, вытащил из-под прижатой руки медсестры листок и, отвечая на фразу Гули, стал просматривать записи:
— Да, когда-то здесь было, говорят…городское…но это так давно – ещё вначале прошлого века…
Алия поставила мне укол.
Виктор Константинович, не отрываясь от листка глазами, встал и медленно подощёл к моей кровати. Сел на краешек.
— Вы у нас учительница?
Я кивнула головой. Доктор оглянулся на моих сопалатниц:
— Так, на кровь – Копылова, Капсанова. Абрамова – на перевязку в процедурный.
— Рано ж ещё в процедурный, — начала возмущаться Ольга Леонидовна, но по взгляду доктора поняла, что всем надо освободить палату.
Мы остались с доктором одни.
— Надежда…как вас по отчеству?
— Сергеевна… — я произнесла, а какой-то сухой комок перекрыл глотку.
— Надежда Сергеевна, экспресс-анализ показал ещё ночью…, во время операции, а сейчас пришло подтверждение…- доктор сделал паузу и цепко сфокусировал свой взгляд на мне, — У вас рак.
Я услышала слова, которые как будто разрезали на части воздух, поставив между доктором и мной прозрачную, но глухую стену. Я увидела, как высыпались из его рта слова, которые предназначались, возможно, не мне, а кому-то другому. Я напрягла слух и переспросила:
— Как – рак?…
Доктор смотрел на меня просверливающим взглядом. Какое-то мгновение стояла тишина. Внутри меня мелкой дрожью затряслось всё, что могло затрястись, будто в часах сломался какой-то механизм, и огромная цепь, связывающая все колёсики воедино – порвалась, раскручивая каждое колесо в свою – только ему ведомую сторону…
— Мы сделали только часть операции…Это не наш профиль…Подозрения у меня сразу были…Но вы были без сознания, поэтому мы приняли решение оперировать. Хорошо было бы…, и я говорил вашему мужу, томографию, онкомаркёр надо бы…..
Я не слышала, что говорит доктор…
Птицы совсем близко подлетели к окну и даже, казалось, пытались ворваться в палату.
Я автоматически взяла из рук доктора листок. Официальную часть пробежала глазами и уткнулась в заключение, выделенное жирным шрифтом: Умеренно дифференцированная аденокарцинома. У меня стучало в висках:
— Это мне? Это про меня? …Надо задать какие-то правильные вопросы…Какие вопросы задать… «St IIIC» – что это такое?
Я посмотрела в глаза доктору. Он взял мою руку:
— Опухоль старая. Если хотите, я позвоню вашему мужу…Надо срочно оформить ваш перевод в онкологию…
Я почувствовала, что мне нужно взять себя в руки.
— Никому не надо ничего говорить…Я сама. Сейчас оставьте меня.
Доктор кивнул понимающе. Встал и вышел из палаты.
— Мне надо взять себя в руки… — всё тело продолжало колотиться мелкой дрожью, — Мне надо взять себя в руки!
Я приказывала себе успокоиться. Закрывая рот ладонями, с силой попыталась выдохнуть дрожь. Но хлынули слёзы.
— Нет, только не реветь…
Я сжала кулаки и с силой попробовала натянуть на себя этот приказ для самой себя.
Дрожь не прекращалась.
Я взяла листок в руки, ещё раз прочитала…
— …пациентка Воробьёва Н.С….поступила…полный диагноз…аденокарцинома…
И тут мне пришла в голову мысль:
— Ещё несколько минут назад я не знала, что произошло, и у меня не было этой дурацкой дрожи…Потом доктор сообщил…и меня начало трясти. Но ведь во мне всё осталось прежним… Разве во мне-то что изменилось, пока я не услышала от него эти слова? Ни-че-го!
Положила листок на тумбочку. Закрыла глаза и представила, как слова, сказанные доктором, разбились о пол… А ту фразу, которую уместил мой мозг, стала стирать ластиком…Буквы исчезали одна за другой…Открыла глаза. Дрожь прекратилась. Посмотрела в окно. Птицы расселись на деревьях и замерли. Розовая вуаль восхода уже нарядила дома. Перевёрнутая пиала неба вылила на город молоко нового дня. Это был ещё один день жизни. Жизни, восход которой оставил в прошлом ночные тени и мрачный танец чёрных птиц. Впереди меня ждал новый день.