Мой романтический ключ уже перековался годами. Подобно песочным домикам, оплыли, опустели и потускнели некоторые, доселе яркие картины прошлого. Но осталось чувство безвременья, в котором по-прежнему играют во дворах и переулках дети, взрослые по субботам делают уборку, а в весенние праздники вываливается толпами гуляющий народ на площадь. Это — память, иногда робко, чаще – навязчиво, выстраивает лабиринты в прошлое, в которое попадаешь, и трудно уже выбраться…
Родители узнали о строящемся посёлке Серебрянском в шестидесятом году. Собрали нехитрый скарб, одели детишек в новенькие пошитые одёжки, забрали справки из больницы о приобретённой чахотке и направились с Красного Кордона в сторону строящейся ГЭС.
Вот-вот объявят сдачу гидроэлектростанции в эксплуатацию, но рабочие руки, ох, как нужны. Старой крепости Бухтарме предстояло уйти на дно водохранилища. Вся память людская – на дно. Но ради будущей счастливой жизни сотни людей складывали и продолжают складывать своё прошлое. Ведь там, впереди, благодаря работе Бухтарминской ГЭС, произойдёт слияние с озером Зайсан, и вся эта полноводная мощь сработает на человека, давая тысячи киловатт энергии.
Сюда стянулись большие умы, ведь построить нужно было неслыханную по тем временам махину, высотой более восьмидесяти метров. Новые технологии в изготовлении бетона для плотины уже прошли свои лабораторные испытания, и был близок момент торжественного запуска электростанции.
Здесь начинали трудиться мои мама и папа.
Спустя год мама «понесла», но родившийся мальчик вскоре умер. Сказалась тяжёлая работа. Маму перевели на более лёгкий труд, а так как она успела проявить активность, ей предложили возглавить комсомольскую, а затем и партийную организацию одного из подразделений Кирпичного завода.
Нашей семье дали половину дома на улице Графтио. Это был замечательный район, почти на берегу Иртыша. Через дорогу школа, а двумя кварталами вверх – центральная площадь. В этом доме родилась я.
Мои сёстры уже ходили в средние и старшие классы школы. Рыжей Любке, самой старшей сестре, досталось больше всего, она даже немного стеснялась нянчиться со мной, ведь что могли подумать – такая молодая, а уже с ребёнком. Она уходила к речке, и там, на прибрежной гальке, играла со мной в камешки. В памяти осталась тёплая иртышская вода и разноцветные голыши камней, среди которых мы находили самые красивые, грели их на перевёрнутой лодке и там же забывали, уходя домой.
Однажды папа варил гудрон, и мы смолили им лодку. Горячее чёрное месиво злобно булькало в огромном баке, будто предупреждая – не подходи, вымажу, станешь чёрным на всюжизнь. Когда лодка высохла, мы катались на ней по реке – дух захватывало от набегающих волн. Папа разгребал вёслами льнущие к лодке буруны, и капли взметающегося вверх всплеска холодили, попадая на руки и колени. Тёмно-синяя вода притягивала взгляд и тут же отталкивала, и не ведомо было мне тогда, какую огромную силу несёт эта река.
А когда по Иртышу стали ходить Ракеты и позже Метеоры – это было настолько зрелищно, что мы надолго привязывались взглядами к речной дали, наблюдая, как причаливает, а потом отдаляется белый кораблик на приподнятых волнорежущих крыльях, и там, за островками, приближается к шлюзу ГЭС, медленно втекая в котлован водохранилища. Водохранилище мы назвали морем — широкой гладью раскинувшимся так просторно, что линия горизонта в некоторых местах сливалась с водой, и мне всегда казалось, что море там встречается с небом, а, может быть, небо с морем.
Городок обживался быстро, и к семидесятым годам он уже распростёрся от района ГЭС вдоль Иртыша на несколько километров. Ещё в шестьдесят втором году ему присвоили статус города. Сюда было проложено железнодорожное полотно, и станцию назвали Серебрянка. Мы, местные, не любили это упрощённое название, нам казалось, что принижается достоинство нашего уютного, красивого, развивающегося городка, то ли дело — Серебрянск.
Ходили легенды, что название рабочего посёлка, а потом города, пришло от одноимённой речки, в которой в былые времена вымывали серебро.
Речка эта расположилась между горами, где было ещё с десяток подобных речушек со смешными названиями – Поперечка, Самостроевка, Мякотихинка, Селезнёвка. Они, словно ручейки, местами более полноводные, бурля, будто торопились к Иртышу, привнося в него не только свой норовистый характер, но и всю красочность и щедрость гор, которые преодолевали, чтобы соприкоснуться и уже навсегда раствориться в большой воде.
От речки Серебрянки вправо начинался Мякотихинский лес. Здесь, до постройки ГЭС, жило много спецпереселенцев, тех, кого сослали на необжитые территории. Сёла Мякотиха,Чистополька, Свинчатка в основном состояли из ссыльных ещё в тридцатые годы.Отец рассказывал об этом по словам своего отца Николая Томилова.
В Мякотиху (так отец называл лес, окружавший густым кольцом бывшее село) мы ездили за дикой ягодой и грибами. Ягоды здесь было видимо-невидимо: смородины чёрной и белой, кислицы, ежевики. Можно было, не сходя с одного места, набрать полное десятилитровое ведро. Часто набредали на глубокие следы зверей –медведя, лося, да и видеть этих местных обитателей приходилось издалека.
Проехать в эти места можно только на тяжёлых, крытых машинах. Помнится случай, как нашт яжеловес застрял в яме – вот мужики намучались, несколько часов вызволяя его из засады. Домой вернулись заполночь – мать в слезах, мол, напужалась досмерти…
В сенках дома висело много запашистых сухих трав, их родители заготавливали на случай хвори. Пучки висели кверху прутьями, я отщипывала соцветья жёлтой пижмы, белоголовника, фиолетового зверобоя и составляла букетики для кукол.
Но одним из любимых развлечений было наблюдать, как папа, здесь же в сенках, в маленькой пристройке со входом со двора, под красным фонарём, колдует над фотографиями. Там всё было в безукоризненном порядке – ванночки с проявителем,закрепителем, коробочки с фильтрами, отдельная полка для готовых плёнок…Одна из моих сестёр стала фотографом, наверное, тяга к фотоделу была передана по крови.Однажды к нам в Серебрянск приехал экстрасенс, и Дом культуры до отказу набился народом. Наша семья вместе с Надей – моей средней старшей сестрой – отправились на этот сеанс. Надя не заметила, как уснула и оказалась на сцене. Одним из выполняемых заданий было «изобразить своё любимое занятие». Кто-то демонстрировал сценическое искусство, кто-то скакал на лошади, а Надя скромненько что-то перебирала. Когда экстрасенс подошёл к ней и спросил «что она делает», Надя ответила: — Фотографии просматриваю.
Сёстры были мне, как мамки. Быстро повзрослев, они разъехались кто куда, изредка навещая нас, в основном летом и одаривая меня гостинцами. Меня называли поскрёбышем. Помнится, как сестра передо мной – Вера – выходила замуж, ей было уже двадцать два года, а я – соплячка-десятилетка — смотрела на неё, красивую, в белом наряде, и думала: — Неужели и я такая же старая буду…
Наулице Комсомольской, куда мы переехали в конце шестидесятых, кое-где ещё оставались деревянные тротуары. По ним я ходила в детский сад, и в некоторых местах доски были до неприличия сгнившими. Было страшно – вдруг, там, под ними сидит злое, оголодавшее чудище – оно-то и грызёт наши дорожки…Детский садик,что напротив Смешанного магазина, часто закрывали на карантин, и нам приходилось дневать и ночевать в нём. А однажды нам позволили принести из дома любимые игрушки. Сколько радости было в том, чтобы познакомиться с игрушками друзей. Со мной был коричневый плюшевый мишка. Целый день мы находились в превосходном состоянии, не предвещавшем ни чего, как вдруг вечером нам объявили, что садик закрывается на очередной карантин, и мы будем жить в нём целую неделю. Это было не просто печальное сообщение, долгим воем разлившееся по коридорам детсада… Отчуждение от дома на целую неделю было сравнимо с маленькой смертью – ведь нас отделили от самых близких. На днях у меня погибла собака – почти щенок. Он выбежал на дорогу прямо под колёса машины и мне казалось – вся радость жизни куда-то делась, она будто осталась в глазах щенка…Я впервые узнала слово «смерть» — это отдаление настолько, что уже даже рукой не дотянуться…Дня через три страсти в детском саду поутихли и нам даже позволили небольшие прогулки во дворе сада. В день«выписки» воспитатели попросили сложить в центр игровой комнаты все родные игрушки, объяснив нам, что их должны обработать специальным обеззараживающим средством, и у меня началась паника – как я могу позволить своего плюшевого мишку обработать… Украдкой я спрятала его среди детсадовских игрушек, а вовремя прогулки засунула в лопухи за оградой. Так мишка был спасён от дихлофосной отравы. М-да, именно в садике меня уже тянуло на приключения – то на коллективную организацию побега, то на заговор против чавкающих, но и на хорошие дела тоже – я уже вовсю читала и часто меня просили почитать вслух, не говоря уже об устраиваемых концертах с обязательным пением любимых песен.
Первые классы школы тоже остались незабываемыми. Младшеклассники размещались в одноэтажной пристройке к школе номер «три». Массивные деревянные парты, похожие на медведей в лесу, раскрашенные в коричнево-зелёный цвет, казались нам такими огромными, что нужно было заранее всё продумать, чтобы лишний раз не лазать в портфель во время урока. Наша первая, замечательная учительница – Александра Кусаиновна – быстро сдружила класс, придумывая различные игры на переменках, и устраивая массу мероприятий по выходным дням. По иронии судьбы, мой младший сын тоже учился у неё, хотя уже и в другом городе…
Накануне пятого класса многих, по месту жительства, перевели в новую школу – имени М.Инюшина. Четырёхэтажная краснокирпичная красавица-школа впечатляла! На форзаце строители красиво вывели белым кирпичом рисунок циркуля. Приподнятая, величественно стоящая на холме – она выглядела царственно, ведь именно ей предстояло давать самое главное – уроки, не только истории, литературы и математики, уроки жизни. Это позже мы узнаем и поймём всю ценность приобретенных знаний и незнаний. А пока…коридоры пахли свежей краской и линолеумом. Мы начинали новую жизнь в новой школе – и кто, как ни мы должны были прославить её своими делами и поступками. Нашему классу «Б» определили в классные руководители молодую учительницу математики – Гертруду Вениаминовну.Какой удивительной внутренней энергии и красоты была наша классная! Это она предложила назвать нам нашу пионерскую организацию не именем широко известного героя-пионера, а совсем малоизвестного, но заслуженного героя – Аркадия Каманина. Очень хорошо запомнился сентябрьский день, когда Гертруда Вениаминовна трогательно и уверенно рассказывала нам:
— Аркадий в четырнадцать лет попал на фронт, в авиационный корпус отца. Уже тогда он работалмехаником по спецоборудованию, в эскадрилье связи штаба 5-го Гвардейского штурмового авиакорпуса. Затем на двухместном самолете связи У-2 начал летать в роли бортмеханика и штурмана-наблюдателя. По просьбам Аркадия, после взлёта лётчики давали ему немного попилотировать. Таким образом, Аркадий получал лётную практику. Позднее, в 1943 году, он начал летать самостоятельно, как пилот. Выполнял боевые задания: из штаба авиакорпусалетал в штабы дивизий, на командные пункты авиаполков, выполнял самые различные задания, в основном по связи. В числе прочих заданий, выполнил полёт черезлинию фронта к партизанам для передачи элементов питания для радиостанции…
А какими замечательными были её уроки математики! Не обладая техническими способностями, но не желая плестись в отстающих, мне приходилось нелегко – легче было срифмовать полёт гипотенузы к катету и изобразить окружностью законченную мысль. Но я старалась, как старались и многие – с целью не огорчить, не разочаровать дорогого нам человека.
Теперь уже, спустя годы, мне кажется, что мы так мало успеваем сказать друг другу хорошего, и закравшиеся недомолвки, обиды гнетут, скапливаясь комом в горле. Но если бы, хотя бы на час вернуть, или вернуться к своему прошлому, можно получить, скорее, разочарование, которое неизбежно, как встреча лета с осенью, осени с зимой…
Серебрянские зимы начинались первого октября. Хотя календарная осень ещё не отпускала, но в день Покрова уже подмерзали лужицы, и можно было в последний раз съездить за рябиной, а если овезёт, наломать и тронувшейся морозом калины. На Осиновском перевале этой красной и оранжевой ягоды было много. Здесь, растущая на склонах, она не раз заманивала в ловушки крутых скатов, где, не удержавшись, теряешь равновесие и летишь в тар-тарары, успевая заметить в полёте – какая стоит кругом величественная тишина.
Из суеты сегодняшнего дня я судовольствием отправилась бы в поход за этой тишиной, чтобы сидя на высокой горе над Серебрянском, вглядываться вдаль уходящим поездам и проплывающим Метеорам, подвозящим волну к бурлящей ГЭС — туда, за горизонт жизни, где остались детство и юность, где на перевёрнутой лодке до сих пор лежат забытые кем-то камешки, где гордый Иртыш несёт свои большие воды морю, и море встречается с небом, а может быть небо с морем.