Новогодние подарки в доме престарелых выдали загодя, наперёд, задолго до праздничной ночи.
По биркам с именами, наклеенными скотчем на больших одинаковых бумажных пакетах, зачитывали и вызывали постояльцев. Шаркающими походками, кто-то в сопровождении, кто-то на кресле-каталке – все спешили получить подарочный набор.
Для Ольги Андреевны это был уже пятый год жизни среди «своих». «Своими» называла она таких же, как и она, волею судьбы оказавшихся на старости лет в престарелом доме.
А два года тому назад в этом же доме поселился Антон Григорьевич.
В день их первой встречи он сидел на диванчике рядом с приёмным покоем, а Ольга Андреевна проходила мимо. Взгляды их коснулись друг друга – у него прицельно, хватко-наблюдательно, а у неё осторожно, как бы невзначай. Уловив взгляд на себе, Ольга Андреевна побагровела, опустила глаза, но не отогнала появившуюся мысль: — Что-то я разволновалась, как девчонка…Давно меня ничего не удивляло, а тут – на, тебе…
Она, прогуливающейся походкой прошуршала тапочками мимо, дошла до конца коридора и резко развернулась. Такой же торжествующей походкой пошла назад, и, поравнявшись с Антоном Григорьевичем, спросила — как бы невзначай, как бы между делом, просто так:
— Можно присяду?
Неожиданно Антон Григорьевич привстал, галантно, навытяжку сделал лёгкий поклон головы, и, сверля взглядом Ольгу Андреевну, в полуразвороте присел рядом.
Женщина расправила подол платья, достала из оттопыренного кармана малиновой вязаной кофты клубок ниток со спицами и кожаный футляр с очками, положила их подле, боковым зрением улавливая внимательный взгляд новичка за её движениями.
— …А вы, простите, здесь живёте? – откашлявшись, спросил Антон Григорьевич.
Ольга Андреевна обрадовалась, что не ей первой начинать разговор, но сдерживая эмоции, как бы нехотя протянула:
— Да, три года уж…
Антон Григорьевич вздохнул и покачал головой – то ли сожалея, то ли удивляясь, то ли по деталям вспомнив события последних месяцев, когда его – бывшего офицера – аферисты выдворили из собственной квартиры. А накануне все документы украли – и паспорт, и военный билет, и договор на жильё. Он оказался один среди большого города, в котором, после ухода на пенсию, поселился в однокомнатной квартире. На неё-то, после обвала рубля, лишь и хватило сбережений, накопленных на службе. И только там, на улице, понял насколько одинок – ни дочки, ни сына, ни тётки, ни кола, ни двора…
В собесе молодая сотрудница объяснила всё чётко и доходчиво, видимо, не в первый раз, как заученную фразу:
— Гражданин, вы обязаны прописаться хоть где-нибудь. Без прописки вы, простите, никто и нигде…Вот, ну не дай бог, конечно, умрёте, и закопают, как безвестного.
— А как же моя жизнь? Мой выполненный долг? Как – безвестный? Меня использовали в жизни, как газетный клочок, — рассуждал Антон Григорьевич, выйдя на улицу и держась за сердце.
Решил пойти в военкомат – там всё же свои – должны войти в положение, помочь.
Но не дошёл…Очнулся уже в больнице. Оттуда и попал в престарелый дом.
С Ольгой Андреевной сдружились быстро. Она рассказывала Антону Григорьевичу о порядках в доме, вечерами лепетала о прошлом, когда она была работником связи. Как-то так получилось, что в жизни семья не образовалась, и детки не народились, всё работа да работа. И старость незаметно подкралась.
— Какая же это старость, если жизнь только здесь для меня и началась, — спустя год признался Антон Григорьевич, — Я ощущаю себя ещё ого-го!
И сыграли они свадьбу. Весь дом в те свадебные дни гудел: наряд для невесты сообща шили. Одна из работниц дома жениху пиджак в химчистку сдала, так он как новенький стал. Стол разными яствами обставили. Но самым трогательным моментом стало выступление представительницы загса. А уж когда жениха и невесту молодыми назвали, и кольца вручили, как подарок от государства, — все ликовали и радовались, и друг с дружкой целовались. Только тёте Мане – одной из колясочниц — поплохело с сердцем от переживаний.
И вот прошёл почти год счастливого супружества. В новогодние праздники как раз и наметилась годовщина.
Ольга Андреевна задолго до годовщины задумалась о подарке своему любимому Антонушке – всё копила карманные деньги, что выдавали каждый месяц, чтобы купить шерсть и связать свитер. С её ловкостью и умением вязать – времени на вязку требовалось всего-то недели две. Она и подгадала, что враз с декабрьской пенсией уже на всю шерсть хватит. С нянечкой договорилась, чтобы та купила нужную пряжу. И вот день, другой проходит – ни нянечка на работу не вышла, ни пряжи нет, а время идёт. Поплакала Ольга Андреевна от бессилия, поругала себя, что давно уже подозрения были к этой нянечке, что чужой она сразу ей показалась. Да и стала распускать свою кофту, в которой она была в тот день, когда с Антоном Григорьевичем познакомилась.
А в ночь на тридцать первое декабря шум-гам в коридоре поднялся. Запах гари и дым потянуло из-под двери. Антон Григорьевич по-военному быстро подскочил, дал команду одеваться тепло, и одеяло сверху накинуть.
— Всё, что есть тёплое – всё на себя сдевай, — приказал Антон Григорьевич.
Дверь рывком открыли – а оттуда клубы дыма прямо в лицо вывались. Всё в голове помутилось. Да так темно стало. Только и чувствовала Ольга Андреевна, что тянет её за собой Антон Григорьевич. Натыкались на мечущихся по коридору людей. Антон Григорьевич сквозь закрытый одеялом рот кричал: — Держитесь меня! За мной! За мной…Одеяла, одеяла с собой берите…
Вскоре у входной двери оказались, а она, как обычно, на ночь на ключ заперта. Но здание старое. Уже давно ставили вопрос, что дверь надо на железную поменять – не успели, и то хорошо. Все, кто мог, на дверь навалились да и вышибли. Кто кубарем, кто еле передвигаясь, вываливали на улицу. А мороз-то и не ощущался после душного да жаркого коридора. Огонь уже начал полыхать из окон. Дежурные нянечки бегали-суетились, помогали выйти старикам. Антон Григорьевич усадил во дворе Ольгу Андреевну и несколько раз забегал в дом, выводя испуганных стариков.
Когда пожарные приехали – тушить уже было нечего.
В темноте, поодаль старики сидели кучно, прижавшись друг к дружке. Молча сидели. Перед сгоревшим зданием ходили чужие люди в брезентовых одеждах, в касках.
Антон Григорьевич только теперь, закончив общаться с пожарником, подошёл к своим:
— Сосчитаться бы надо…Все ли здесь?
Старики как будто вышли из оцепенения, стали переглядываться:
— А где Гена? Гена из пятнадцатой где?
— Да тута я… — пробурчал сиплым голосом укутанный в матрац мужчина.
— Ну, Гена, ты даёшь, матрас прихватил…
— А чё! Чё было под руками, то и прихватил…
— Кто-нибудь видел тётю Маню? Она ж как с коляской-то?
— Да здесь я! Меня Антон на руках вытащил…нет у меня теперь коляски…
— Да что — коляска, главное, что жива…
Старики переговаривались, вздыхали, кутались в спасённое тряпьё.
— Ты как, Олюшка? Не раскрывайся только, не то простынешь…- сел рядом и приобнял жену, — Ничё, ничё…как-нибудь переживём…
Ольга как будто спохватилась:
— Ой, а ты помнишь – какой сегодня день…Я ж…- Ольга Андреевна скинула с себя одеяло, потом сняла верхнюю кофту и ту, что была под ней — тоже, её же аккуратно расправила в руках, — Это тебе…сама вязала…
— …уберегла…– Антон Григорьевич крепко обнял Ольгу Андреевну.
В темноте послышался хнычащий голос кого-то из стариков:
— Ой, как болит!.. Ой, как душа болит…
Как по цепи загудела темнота, завыла, задрожала и – запела:
— Ой, мороз, мороз…не морозь меня…не морозь меняяяяя….моего коня…..