Скорый поезд проходил через промежуточный полустанок переезда за номером «сорок» один раз на дню. Простой пассажирский – через день, а по нечётным дням по три, а то и четыре товарника. Поезда здесь не останавливались.
Алеся исправно встречала и провожала составы, светя им новенькой аккумуляторной лампой и вытягивая на руке жёлтый сигнальный флажок.
Жизнь у Алеси всегда была такая – по расписанию: от одного состава до другого. Когда появились рации – отец Алеси не мог нарадоваться: мол, вот она, жизнь-то какая начинается, государство, мол, заботится о своих гражданах, о труде их. Отец разговорчив был. Он рассказывал, как после войны партия направила его на этот самый полустанок, что находился в шестидесяти километрах от города. Поначалу еду, одёжу какую – фуфайку, тулуп, кирзачи доставляли с проходящими поездами, и там же обязательно разнарядка прилагалась – сколько чего по списку. А с обратно проходящим поездом нужно было отчёт отправить – чего израсходовал, и остатки сдать. Строго с этим было.
Когда отцу уже по старости тяжело было выходить на пути, Олеся стала его подменять. Она всего-то знала о той, другой жизни, которую туда-сюда возил поезд — из мелькающих в составе окошек да из газет, что иногда присылали на полустанок. Чёрно-белыми картинками с балеринами и героями социалистического труда Алеся украсила стену около кровати. И часто представляла себе этот иной мир, о котором рассказывали мать с отцом.
Но обо всём по порядку…
У отца Алеси, ещё до войны, любовь в городе образовалась. Звали ту любовь – Зина. Как-то отец упросил диспетчера отправить ей – Зине, значит, — записочку. Писал – так, мол, и так, люблю тебя, замуж приглашаю. Ну, Зинка, возьми, да и согласись. Отец и обрадовался тогда и перепужался: поездам-то запрещено останавливаться, лишь ход замедляли слегка, но даже на малой-то скорости боязно прыгать. Сговорились они с Зинкой, списались через диспетчера. В назначенный день отец портки новые надел, фуфайку от мазута почистил. Зина должна была прибыть на «ноль-ноль-седьмом» — московском. И, вот, значит, стоит Фёдор – отец-то – с жёлтым флажком, встречает семёрку. А она, зараза, не тормозит – и только мелькает-мелькает окошками перед глазами. И как будто в одном окне Фёдор увидал лицо Зины – а оно мимо промчалось на бешеном составе. Заволновался Фёдор. Места себе не находит. А куда сообщать? Диспетчер говорит, мол, отправили, с нас взятки гладки, да и, небось, не рассыплется твоя Зина – не крупа. А ближайшая станция далеко от переезда. Фёдор и оставить полустанок не может, и как теперь зазнобу свою встретить – тоже не ведомо. Всё переживал – куда его Зина сгинула. А месяц спустя письмо ему с поездом передали, где Зинка благодарила отца за такой крутой поворот судьбы, что-де повстречала она в поезде хорошего человека, и слюбились они, теперь вот она за него замуж выходит.
Прошёл год. Однажды, в начале весны, отцу как обычно передали сухпаёк, а вместе с ним и газету «Известия» от 8 марта, где в нижнем углу на первой странице чернела траурная фотография, и прямо по центру угрожающе нависли три слова — «У гроба вождя».
Даже небо в тот день было хмурое, и степь гудела – выла ветром тяжёлым. И на душе стало так слёзно, и подумал отец – вот что ж мужикам слёзы-то не даны, а то бы поплакал, и полегчало ба. Проходящие составы тех дней и те будто рыдали, грузно волоча свою жизнь по намеченному пути. И люди, глядящие из окон, безрадостно глазели куда-то вдаль по степи.
— Куда ж теперь-то поездам ехать? – размышлял Фёдор, — Если раньше все дороги вели в коммунизм, а коммунизм был где-то там, в Москве, куда провожал поезд-семёрку Фёдор, теперь-то как…
Но поезда продолжали идти по своему расписанию. Люди вскоре снова оживлённо выглядывали из узеньких фрамуг вагонов и, пуще прежнего выбрасывали мусор, разлетающийся по степи.
Как-то Федор занемог. Провалялся в бреду – сколько не помнил. Диспетчера его потеряли – шлют-шлют сигналы, а в ответ тишина. А прибывшую очередную, квартальную посылку с поезда-то вышвырнуть-вышвырнули, но Фёдору не до неё было. Шакалы ночью всё растребушили – съестное съели, а новую фуфайку в клочья изодрали.
Диспетчер уже и так, и сяк пыталась до Фёдора достучаться, а рация его молчит. И решили они из центра отправить Федору сменщика, точнее – сменщицу. Она – из бывших ссыльных репрессированных была. В городе-то у неё никого не осталось – её ещё ребёнком НКВД забрало. Вернулась из тюрьмы – а в Москву въезд запрещён, в какие другие большие города тоже – одна дорога осталась – в Казахстан. Но ей среди людей тошно было, вот и выпросилась на полустанок обходчицей.
Так с Фёдором Анна и встретилась. Его – без сознания, в горячке мятущегося, застала в придорожном домике.
Фёдор оклемался и глаза вытаращил: сидит перед ним женщина, костлявая больно, в чёрном платке. Ну, думает, вот как смерть-то выглядит. А она разулыбалась и говорит:
— Ну, вот и славненько, пришёл в себя…
Он и опомниться не успел, как Аннушка хозяйкой стала, а природа своё взяла. Анна такая тихая, спокойная, как небо ранней осенью, — уют в избушку принесла и порядок.
А вскоре Алеся появилась. Мать говорила:
— Зови её Олеся…
А отец ни в какую:
— Алесю, — говорит, и всё тут, — Я воевал в Белоруссии, там дивчина одна запомнилась, Алесю её все кликали.
Сколько помнила себя Алеся – мать всегда кашляла, сильно кашляла, и как-то совсем худющая стала, потом слегла, а отец её выхаживал. А как померла – он уже вздохнул только:
— Отмаялась…
Алеся с малолетства знала всё и о расписании поездов и стрелки на старых часах научилась подводить точь-в-точь, как диспетчерское время называли. Так и считать и писать училась. Маленькую Алесю в интернат, к чужим людям, мать перед смертью строго наказала — не отправлять.
В конце семидесятых в жизнь Алеси стали умещаться новые веяния. Уже не надо было по старинке дотошно просматривать каждый миллиметр вверенного ей отрезка пути, т.к. ввели составы-дефектоскопы. А они-то уж справно отслеживали все проблемные участки. Алеся всё равно, по привычке каждое утро начинала с обхода, как отец учил, и докладывала диспетчеру. А дежурные порой подсмеивались:
— Сороковая, да уж все данные дефектоскоп передал, ты бы уж делами полезными занялась.
А что может быть из дел полезнее, как не проверка исправности путей. И Алеся продолжала каждое утро своё привычное дело, простукивая и просматривая рельсы.
Но однажды, прямо в канун двадцать восьмого дня рождения Алеси, в середине декабря – в нескольких километрах от её полустанка, впервые за жизнь Алеси, остановился поезд.
Когда зажужжала рация и загорелся огонёк вызова, Алеся скоренько сглотнула отваренную на обед картоху, изумлённо посмотрела на рацию – не мерещится ли. Диспетчеры-то тоже связывались по расписанию, да и скорый вот только что проскочил. Алеся отёрла руки о старую газету, расстеленную на столе, и присела на стул около аппарата:
— Сороковой разъезд слухает, — привычной фразой отозвалась она на запрос.
— Сороковая, сороковая, — скрежетала рация.
— Да, слухаю я!
— Сороковая, примерно в семи километрах от промежуточного разъезда «сорок» произошла аварийная остановка состава. Возможно, есть раненые. Больше ничего не известно. Вам задание – осуществить связь с диспетчером. Слышите? Осуществить связь с диспетчером! Помощь придёт…
Алеся с секунду сидела опешившей – такого ещё никогда не случалось.
— Бежать к ним надо, — схватила с вешалки фуфайку, платок, надела кирзачи и выбежала из домика.
— Ежли в семи километрах, там зараз поворот, я через холмы сокращу километра на два-три, — смекнула Алеся.
Декабрь уже затянул свою морозную песню, но Алеся помнила наказ отца:
— Зима-проказница в степи не холодом страшна, а ветрами. Ни мороз до костей продирает, а ветер, он и шакалов наманивает…
Зимы в степи шаловливые: снег не успевает задержаться, ночью морозом землю скуёт, а днём солнце всё в кашу превращает. Но ветра в тот день не было – это и радовало. Пока бежала Алеся, упарилась. Фуфайку расстегнула, платок на шею скинула. Торопилась, а сама всё думала:
— Как же махина такая не по плану остановиться могла?…
Поднявшись на пригорок, вдали увидела скрюченную гусеницу поезда: несколько вагонов стояли в неестественном положении, как сломанные макароны, которые иногда по праздникам присылали Алесе. Вокруг суетились люди – кто-то лежал на снегу, кто-то бегал вдоль состава, жестикулируя руками.
— Ой, йоченьки, — ужаснулась Алеся, — каже им помочь-то?
Прямо на неё бежала обезумевшая женщина, махала руками и кричала хриплым голосом:
— Помогите! Помогите!
— Стой! – крикнула ей Алеся, — Стой, тебе говорю! – и растопырила руки, перегораживая дорогу.
Женщина с безумными глазами, неслась куда-то мимо, не видя ничего вокруг. И уже поравнявшись с Алесей, вздрогнула, закричала ещё громче и ткнулась в распахнутую фуфайку Алеси.
Женщина тряслась, и всё не унималась, что-то произнося, жестикулируя. Алеся крепко обняла женщину, прижала с силой к себе:
— Стой, тебе говорю! Стой! Стой!
Женщина слегка успокоилась, замерла. Алеся боялась отпустить её, как пойманную бабочку, которая может выпорхнуть.
— Ну, всё, всё! – успокаивала она и гладила по голове буйную.
И теперь уже, вглядываясь в развороченную картину там впереди, она пыталась понять – что же делать.
— Пойдём, родная, пойдём, — Алеся понимала, что надо идти вперёд и увлекала за собой успокоившуюся женщину.
В её взгляд не умещались все, кому нужно было помочь. Да и как помочь?
— Отвести от состава, усадить, успокоить, потом найти машиниста, сообщить, что о беде их знают, что надо просто подождать и помощь придёт.
Алеся сняла фуфайку, постелила на землю и усадила на неё женщину.
— Сиди здесь! Я приду скоро…
Она интуитивно хватала за руку паникующих, обнимала и отводила в сторону, где сидела спасенная ею. Усаживала здесь же остальных и говорила:
— Миленький, посиди здесь. Скоро уже помощь придёт…
Уже многих отвела, и увидела, что почти тоже самое делают ещё несколько человек. Среди них Алеся рассмотрела мужчину в форме, подбежала к нему:
— Кто здесь старший будет?
— А хрен его знает, — выругался мужчина, — Говорят, машинисту с сердцем плохо стало, а молодой испугался, вот и…Я-то со службы домой ехал, вот – доехал…
Алеся всплеснула руками и кинулась дальше вызволять и успокаивать перенесших трагедию людей.
— Ой, где моя Нюся? Нюся! Иди ко мне, Нюся, — вдоль состава, тяжело передвигаясь и хромая, перемещалась пожилая солидная дама.
— Женщина, родненькая, найдётся Нюся, найдётся, вы мне скажите – как она выглядит, я поищу, а вы пойдёмте со мной, пойдёмте…
— Беленькая она, Нюся моя, маленькая совсем…
— Ну, как маленькая? Она ходит?
— Ходит, конечно! – ошалевшими, полными слёз глазами, взглянула на Олесю дама, и взвыла, — Ой, девочка моя, Нюсенька моя…
— Найдём мы вашу девочку, найдём…
Прошло уже часа три, как Алеся суетилась около поезда. Уже обнаружили себя две проводницы, тоже, как и Алеся, успокаивающие пассажиров.
Олеся сообщила им о себе и передала просьбу диспетчера – держаться, помощь придёт.
Воодушевлённые проводницы обрадовано стали сообщать пострадавшим об этой новости. Но неожиданно возникла суета вокруг пожилой дамы, ищущей Нюсю.
— Плохо ей, воды надо, у кого есть вода?
В перекорёженный состав опасно заходить. Три хвостовых вагона, которые ещё стояли на рельсах, могли вот-вот сползти с насыпи.
— Там в баках есть питьевая вода, — тихо сказала одна из проводниц.
— Нюся моя… — стонала женщина.
— Кошка это её…Тут бы людям помочь, а у неё кошка убежала, сидит себе где-нибудь, — в сердцах проговорила одна из проводниц.
— Да, я видела, она в моём вагоне ехала, всё тряслась над своей кошечкой. Люди многие так не живут, как у неё кошка…
Алеся потихонечку направилась к вагонам на путях. Когда сзади послышались крики:
— Стой, чумная, они же в любой момент могут сойти, — Алеся уже была около состава. Ловко забралась в вагон и пыталась понять – где же здесь может быть вода.
Алеся, всю жизнь прожившая на полустанке, видела поезда только снаружи и много раз представляла себе – какие комнаты внутри вагонов. По рассказам мамы да отца, она представляла себе этот неведомый ей мир сказкой…
Среди разбросанных вещей и прочего хлама в осевшей пыли она разглядела бак с краном, а рядом и ведро стояло. Но лужа воды под ногами и открытый капающий кран говорили о том, что бак пустой. Алеся стала пробираться в соседний вагон. И вдруг ей послышался тонюсенький писк. Пройдя на слабое голосовое треньканье, Алеся увидела большую тучную фигуру, лежащую на полу. Алеся стала теребить фигуру:
— Эй, вставайте, э-эй…
Откинувшееся податливое плечо как-то неловко развернулось, и Алеся отпрянула назад – сквозь неё стеклянным взглядом смотрело куда-то в потолок искаженное смертью лицо молодой женщины. Алеся зажала рот ладошкой, боясь выпустить изо рта крик страха, и попятилась назад. Вдруг увидела шевелящийся комочек, укутанный в одеяло, и услышала тот же тихий писк.
— Ребёночек… — Алеся, превозмогая страх, отодвинула труп женщины, достала шевелящийся свёрток, распотрошила в руках одеяльце и увидела совсем маленькое детское личико с ничего не понимающими глазками-бусинками.
Когда Алеся спускалась со ступенек вагона на землю, к ней подбежали проводницы, а с ними ещё двое человек-добровольцев, отправившихся на вызволение Алеси.
— А мать его где же? – спросил один из добровольцев.
Алеся перевела взгляд на вагон:
— Нет у него больше матери, померла она, собою прикрыла…
Теперь уже необходимость в воде была первоочередной задачей. В соседних вагонах с горем пополам набрали одно ведро воды и по глоткам раздали нуждающимся.
Тут Алесю как ошпарило:
— Так до мене ж можно дойти, всего-то через пригорок с холмами с час ходу, у меня и колодец там, и избушка какая-никакая есть, а то ведь скоро сумерки – как же быть-то?
— Раненых много, их не унести нам… — проговорил военный, он подошёл к Алесе и накинул ей на плечи гимнастёрку.
— Нет-нет, — завозмущалась было Алеся, но тут же натолкнулась на сердитый взгляд военного:
— Молчать, сказал! – и смутилась, сообразив, что холод уже начал пробираться к телу.
— Давайте вот что решим, — предложил военный, — Кого-то отправим на полустанок, и детей всех туда надо бы, а здесь я давайте с ранеными останусь, ну и кто-нибудь из ходячих.
Рассуждать уже не было времени – часа через три-четыре стемнеет, а там уже от степной ночи можно чего угодно ожидать.
Алеся во главе длинной вереницы уставших людей направилась к полустанку.
Уже затемно подошли к избушке. Как разместить несколько десятков человек в маленькой избушке – вопроса не вставало: детей и совсем выбившихся из сил расположили в домике, кого-то в сенках, кого-то в сарае.
Алеся связалась с диспетчером, доложила обстановку и ей сообщили, что аварийка уже в пути, там и питание и санитары. А следом и машины должны подоспеть.
— Вот, мои миленькие, всё будет хорошо, всё будет хорошо!
Алеся достала все припасы еды. Женщины помогли ей отварить картошку и, сменяя друг друга, накормили всех, кто был способен в этой ситуации принимать пищу.
Растормошив засыпающую Марию – одну из проводниц, Алеся попросила её:
— Я вот думаю – можа к составу-то отвезти еды немного, да воды…На повозке оно долго будет, но всё ж таки что-то делать надо – не сидеть же здеся, зная, что там людям плохо…
— Да состав же скоро придёт, — откликнулся кто-то из темноты.
— Ой, а сердце-то не на месте…- не унималась Алеся.
Накинула тулупчик, поскидывала в мешок всего, что из еды осталось. Во дворе вытащила телегу, нацепила на неё лампу и отправилась по хоженому маршруту…
Декабрь обступил Алесю позвякивающим морозцем.
— Хорошо, хоть ветра нет! – думала Олеся, — А то по ветру на запах ещё и шакалы соберутся. У меня-то огонь есть – не подойдут, а каково людям там – около состава, — и прибавила шагу.
— Олеся! Оле-еся! – услышала она позади крик и остановилась, — Алеся, погоди, я с тобой, — это Мария догнала Алесю.
— Вот и хорошо, вдвоём-то надёжнее, — проговорила запыхавшаяся Мария.
Алеся только в этот момент поняла, что первый раз в жизни её окружало так много людей. И воздух в груди задрожал.
— Вот горе у людей, а у меня счастье, — думала она.
Когда до состава осталось немногим меньше полпути, впереди показались мелькающие огоньки.
— Ой, что это? – не скрывая тревоги, спросила Мария.
— Да шакалы это, рыщут по ночи! Но ты не бойся – они, если их не бояться, не подойдут.
— Это как же не бояться?!
— Вот мой отец говорил, что у страха есть запах, который шакалы чуют. А коли страх прогонишь, запаху нет.
Мария крепче ухватилась за рукоять тележки и плечом прижалась к Алесе.
— А отец твой где?
— Да, помёр уже скольки годков минуло…
— А мать-то что?
— Не-е, матушка ещё ранее отошла…
— И как же ты здесь живёшь-то? Одна совсем? Не скучаешь?
— Ну, как не скучаю?! Скучаю! По тятьке, мамке. Да некогда шибко скучать. Я ж с ними говорю-говорю всегда, они как бы и рядушком…
Огоньки стали приближаться и рассеиваться.
— Ишь, удумали, со спины зайти хотят!
— Ой! – взвизгнула Мария.
— А давай песню петь! – предложила Алеся и, набрав полную грудь воздуха, затянула:
— Ой, ногам моим по лесу,
по горам да во степу,
скольки не ходить Алесю,
не найти любовь свою…
Алеся не пела, а как бы выкрикивала и тянула, и Мария подхватывала долгие звуки слабеньким голоском.
А тут уже впереди показалась излучина с поворотом, за которым тёмным пятном стоял грудой дерева и железа искореженный состав…
Чтобы не замерзнуть, на свой страх и риск, военный – Николай – перевёл всех оставшихся в последний вагон, отсоединив его от остальных.
— Ой, рисковый! – возмущалась Алеся, как будто ругая Николая, но удивляясь его смекалке.
— А как бы, если вагон покатился назад? – не могла она успокоиться.
— Ну, я нашёл кусок рельсы, да башмаком и заложил…
— Ой, рисковый! Ой, рисковый!..
Накормив привезённой провизией и немного успокоившись, Алеся присела на свободный край полки рядом с Николаем.
Николай сидел на полу, подобрав под себя ноги и головой касаясь коленей Алеси.
Алеся, затаив дыхание, боялась пошевелиться и растревожить свалившееся на неё горестное счастье. Рукой боялась притронуться к голове спящего. А уж как руки затекли, положила их на плечи Николаю, осторожно поглаживая спину, баюкая будто её первого в жизни мужчину.
А утром пришла помощь.
Пострадавших пассажиров перевели в прибывший санитарный вагон. Тут уже и машины подоспели.
Алесю посадили в поезд, обещая подбросить до полустанка. Уже почти все готовы были к отправлению, как Николай встрепенулся, как будто что-то вспомнил и побежал в сторону одиноко стоящего вагона.
Тревога пробежала в груди Алеси, и она почувствовала, что хочется ей взвыть, как шакалу, как будто она страх носом почуяла, и кинулась она к брошенному составу с криком:
— Коля-аа! Куда ж ты, рисковый!
Николай, как будто не слыша Алесю, нырнул внутрь вагона и спустя мгновение, когда уже Алеся подбежала и хотела взобраться на высокую ступеньку, показался в проёме двери.
— Вот, совсем забыл про него, ночью нашёл…- Николай держал в руках маленького белого котёнка, испуганно сжавшегося в больших руках военного.
— Ой, рисковый!…- и перевела взгляд на пушистый комочек, — Маленький такой…Так это ж та самая Ню…Нюся… — котёнок перекочевал на руки к Алесе и уткнулся носом под грудь.
— Это ж той женщины, ну, что всё кричала «Нюся, Нюся…». Она там, на полустанке у меня…
Николай приобнял Алесю. Так они в поезде в обнимку и ехали.
На полустанке всё было перевёрнуто вверх дном. Часть пассажиров уже отправили на машинах в город. А среди оставшихся, кого уже распределили в санитарном составе, пожилой дамы не оказалось.
— Уехала она на машине, — подтвердила вторая проводница.
Алеся спрятала котёнка под кофту, и так ей не хотелось расставаться с ним, будто это уже была часть её самой.
— Ты эт…оставь его себе…всё не так одиноко будет… — проговорил Николай, резко отвернулся и зашагал к уже поддавшему пару поезду.
Алеся стояла навытяжку перед составом, одной рукой прижимая под кофтой котёнка, а другую подняв неуверенно ко лбу.
В груди свербило и клокотало, и не удержалась Алеся, крикнула:
— Коля-аа!
Николай остановился, не решаясь обернуться, но сдержал себя. Рывком запрыгнул на подножку уже отходящего поезда.
— Олеся! Я приеду! Слышишь?! Я приеду-уу…- крикнул он в уже набирающем скорость, громыхающем составе.
Алеся с трудом оторвала руку ото лба и неуверенно помахала, шепча себе под нос:
— Коля, Коля…
А в новогодние праздники Алесе скинули премиальный паёк и свежий номер газеты, где сообщалось о подвиге проводниц, спасших пассажиров и грудного ребёнка. А в газете был конверт с бумагой и печатями, где значилось: «…промежуточный полустанок за номером «сорок» расформировывается за ненадобностью».
Алеся ночь всю проплакала. Только Нюся урчала под боком, успокаивая.
Утром Алеся по привычке пошла делать обход. А вернулась – около ограды стоит грузовик, и из дома навстречу Алесе Коля выходит. Коленки так и подкосились у Алеси. А он ей:
— Собирайся, я за тобой приехал…