2013 год, №5, май
«За три минуты до рассвета», по книге стихотворений Владимира Шемшученко
Слово о Поэте
«ЗА ТРИ МИНУТЫ ДО РАССВЕТА»
о читательском восприятии поэзии Владимира Шемшученко
очерк
1.Письмо к Поэту.
Всё хожу и думаю. Читаю Ваши стихи и думаю. Мысли разные кучкуются по поводу статьи Марины Струковой…
Всё вроде бы в статье правильно, выверено, аж во рту сладко. Но такая ли ваша поэзия? О том ли она звучит из её уст? Наверное, о том, что ей ведомо…Или – о том, что надо…
Мне не знама ваша жизнь настолько, чтобы углы этой жизни разглядеть, да и смею ли взгляд в сокрытое бросать. Но на поверхности так много закрючин, что не надо приглядываться через лупу. Закрючины, как этапы – и в прямом, и переносном смыслах. А в статье об этом ни слова. Связана красивая одежда. А вы её надели, и не жмёт? Слово «одежда» не по вам. «Серая моя одёжка…» — вот оно, рубцовское…. Кожа облупленная видна, высохшая кожа. Соки её ушли в грунт, в почву под ногами, в слово. И взгляд от того тяжело ходит, только брови супно нависли, да морщин на лбу всё более. А сам – тетивою натянут, готовый в любой момент отпустить стрелу своей мысли.
Сегодня я – мишень. Я стою напротив ваших смыслов. И прежде чем стрела поразила меня, я разглядываю Вас.
— Шем-шем-шем, — пронеслось в голове, когда увидела – как Мастер слушает, как поёт рыжеволосая Анита.
Взгляд плавает. Ищет. Гитару взяла Ира-блондинка. Мимо. Следом – Иван. Вот здесь и в глаза посмотреть можно. Потом мне оружие выдали – мой рояль, который и вам приглянулся. Петь хотелось неимоверно. Но споёшь ли всю жизнь в одной зарисовке…
Споёшь…Если вот так:
«Замолчи! – оборвал он. – Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия – это…»
И закашлялся. И тишина…
И оставил меня без ответа.
Попал. Попал стрелою в мишень. И пока рана сочилась кровью – читал и пел о трёх минутах до рассвета. И виделось невиданное доныне. И слышался стук сердца рядом сидящего.
2. Этикет «прочих»
В его взгляде – от себя к миру, ко Вселенной – всё мастерски просто, но не лёгкими штрихами, а звуками внутреннего колокола, звеняще-поющего по уходящему дню, по ещё одному кругу года, по перешагу через порог века, где:
Ночь у камина. Весна.
Что-то сегодня не спится.
Звёздная колесница
Мчится в проёме окна.
На пол упал уголёк
И потемнел, остывая.
Псина сторожевая
Вдруг заворчала у ног.
Тонкий ломается лёд –
Кто-то под окнами ходит.
Что-нибудь произойдёт
Или уже происходит…
Эти спокойствие и внешне зримая тишина – всего лишь сон его желаний. Поэтому в полудрёме поэта читатель может увидеть растёкшуюся негу умиротворения. Но не это в стихотворении лежит на поверхности. Постоянное ожидание грозы за поворотом.
Он – видевший зарю Фета и Блока, сгоревший там, читает свой стих, написанный для потомков:
Никому, кроме Бога, мы здесь не нужны.
Утром в путь. Остаётся лишь самая малость –
Зачерпнуть котелком отраженье луны
И в рюкзак уложить тишину и усталость.
И тут же поэт стыдится своих догадок:
Когда надо мной в одночасье нависнет вина
За то, что себя возомнил и судьёй и пророком,
Я чашу раскаянья радостно выпью до дна,
Чтоб сын, повзрослев, из неё не отпил ненароком.
Чтобы боль перенесённая, выпавшая на долю отца и его самого – не достались сыну. А горечь осознания, что всё идёт по кругу, еле сдерживает вожжи, чтобы не отхлестать жёстче ими оседланное время, и пусть уж лучше «остаться в дураках» и слыть «непосильнопьющим», чем довольствоваться этикетом «прочих» «медленножующих»:
…Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в белёной хате…
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках…
Будто познав глубину падения, поэт уравнивает с ней уровень взлёта – иначе не получится равновесия, иначе не возникнут такие строчки:
Я ломаю строку, между тьмой разрываюсь и светом.
Мне вовек не избыть возвышающей душу мечты,
Что никто на земле не дерзнёт прозываться поэтом,
Не достигнув величья дарованной нам красоты.
И он готов принять презренье. Ронять словцо – не по нему. На его словах – измерения взглядом, ритм его сердца в единой тональности со вселенским эфиром, но — парадокс — в диссонансе с сегодняшним временем. Так было во все времена у Поэтов.
Петь не умеешь – вой.
Выть не сумел – молчи…
…Помни, что твой кумир –
Слово, но не словцо…
И удивлённый мир
Плюнет тебе в лицо.
Но – всё же ещё раз начну сначала, по порядку.
3. Предчувствие стиха.
…В ожидание встречи есть томительная сладость предчувствия. Во вкусовых ощущениях это сродни предвкусию, когда при возникновении мысли, оседает сок памяти на кончике языка. И, порой эти ощущения куда более остры, нежели сам вкус. Но вспомните – как вы впервые пробовали оливки…Большинству моих знакомых первая встреча с горьковато-травяным вкусом искажала лицо. Но позже ты ищешь этот вкус и уже при повторе испытываешь некоторое наслаждение.
Я испытываю радость предчувствия встречи с новым для меня поэтом. Разглядывая обложку книги, лежащей передо мной, пытаюсь предугадать – кто он, откроет ли он мне тайну своих смыслов, найдутся ли во мне силы и умения постичь это?…(отрывок)
Каково же человеку, которому в детстве не ставили прививку высокого искусства, справиться впервые с этим ни на что не похожим «вкусом оливок»?!
Возможно, чьим-то удивлением наполнится предыдущая строка: как можно искусство сравнивать с пищей? А – можно. И даже нужно. До тех пор, пока мы не научимся в нашем ежечасье, как потребность, наблюдать скрещение совершенства времени и несовершенство человеческой мысли, и, умея размышлять над этим, делать выводы о высоте и низости, о радости прикосновения к высокому, о горечи вкуса от утраты этих ощущений, — жить полно, ёмко, наполняя свой разум, настоянный на желании познания мира и человека.
У меня в руках книжка в сто перелистов. Рисунок обложки окунает в запахи утра. А название откидывает в память веков, когда «сотворил Бог небо и землю», и не было ещё птичьего пения, и не тронуты были травы ни рукой, ни памятью.
«За три минуты до рассвета».
И ничто не тревожило и не изумляло. И никто не противоречил, не противостоял.
«За три минуты до рассвета».
Я окунаюсь в воды слова, ищу, сопоставляю, любуюсь и негодую.
«За три минуты до рассвета».
Так назвал книгу своих стихотворений поэт Владимир Шемшученко.
Перечитав весь сборник, мне захотелось найти в нём своё место – читателя. И потому, перечитывая, переворачивая смыслы, вспахивая почву своих домыслов, я расставляю свои акценты, выделив центральное стихотворение – «Дидактика», и в окружении его, все прилегающие смыслы по вертикали: от бездны до неба.
4. Дидактика.
Возраст детства сродни туманному рассвету, когда ещё неведом мир нетронутой тобою – человеком – природы. Мы каждый день – дети дня. Мы познаём пришедший день через встречи и расставания. Я предлагаю вам сегодня встретиться, проникнуть, или хотя бы прикоснуться к тому, благодаря чему вы сможете преобразить себя, свою жизнь и своё окружение. Это мир искусства сложения смыслов, замешанный на поэзии Владимира Шемшученко.
В этом мире всё не так просто. Но если у вас есть желание научиться ходить по воде – вам со мной и со стихами Владимира Шемшученко по пути.
Итак…
Не заглядывай в бездну, поэт –
Жизнь земная всего лишь минутка.
Расскажи, как цветёт незабудка,
Поднебесья вобравшая цвет.
«Не заглядывай в бездну, поэт…» — этим, не простым предупреждением поэт пытается оградить только что пришедшего ученика. Поэт – мастер уже осведомлённый, и даже на своём хребте познавший тяжесть проникновения в бездну, — предупреждает, почти умоляет. Но – о чём его мольбы? Что могло поспособствовать данному заявлению? Что для него «бездна»?
Читатель не может проникнуть в жизнь Поэта, но личный опыт подсказывает – бездна, покрытая мраком, темень, то, что не имеет дна, опоры – засасывает в свою воронку таинствами, загадками. Как много мы можем тратить времени впустую, фанатично предаваясь поиску раскрытия тайны. Но «жизнь земная всего лишь минутка»! В мгновение ускользают годы постижения тайны. И мы не успеваем рассмотреть то, что было дано нам совсем близко, рядом, то, что создаёт тебя изнутри. И это – то, что способно произрасти из тебя — не темень бездны, это свет, отражённый от неба, от высоких твоих помыслов и стремлений к росту.
Мастер обращается к Поэту, которому дано ведать и распространять среди людей сложенные смыслы. Автор верит в силу слова Поэта, который сможет, сумеет рассказать о тонком мире природы. Именно она сделает мир людей богаче, научит впускать в себя и цветок, и золотую песню девчонки, и холод снегов России, и мечтательность поиска жизни среди других планет, и долгую реку, окруженную оковами берегов.
Почему автор называет это стихотворение «Дидактика»? Не потому ли, что наставления Поэта – ни что иное, как направление ученического пути?
Это стихотворение Владимира Шемшученко можно было бы отнести к немногим эмоционально ровным произведениям автора. В нём гармонично соединены эмоции и рассудок. В нём, в дидактическом пространстве наставничества – спокойная господствующая сила слова. Но поэт не господствует сам, а умело расставляет акценты, препарирует между бездной и небом, собою пронизав этот промежуток, наполнившись до краёв, и потому щедро раздаёт свой опыт. Этой дидактической силой обладает каждое стихотворение сборника Владимира Шемшученко «За три минуты до рассвета». Потому у читателя возникает ощущение прикосновения к мудрости автора-учителя-мастера.
5. Признания Поэта.
Псами гнала его земля родившая, изуверствуя над родными. И он бежал туда, куда «И с Запада, и с Востока течёт человечья река» (Родине.1).
Он признаётся в любви России, придя к ней налегке: «Как сладко сказать тебе: — Здравствуй! – на русском своём языке» (Родине). И к ней он постоянно возвращается «окольцованной птицей», к порогу «где толпится народ», осознавая закольцованность событий, судьбы, где «кольцевая дорога никуда не ведёт» (Москва, Москва…).
Родина в поэзии Шемшученко – это и есть его избранница, его жена, женщина. К своей Родине – с «нетающим словесным русским снегом» он идёт в каждом своём дне, молясь «о милости к уставшим и заблудшим, упорствующим в гневе и злобе». За неё он призывает – «Встань за Родину, друг мой! Молись и себя не жалей – от безбожных отцов не рождаются русские дети» (Золотые слова).
А что такое для него любовь? Он признаётся, что любовь – это и есть его единственная властительница. И пока он дышит, пишет, творит – он любит, потому как «без любви – умирают, вянут, как сбитая градом трава» (Здравствуй.1). И этой любви он стережёт дыханье и отдаётся: «Я снег! Лепи меня руками. В азарте пальцы обжигай. Взрывайся белыми стихами и междометьями стегай» (Марине.2). За любовью Поэта читатель уходит в неразгаданный мир кочующих дюн у северной границы Рижского залива, где «стою, гляжу на купола, над ними в небо дверь открытая…» к богоданной своей, любимой (Марина.7-10).
И – всё-таки тоскует: «всё никак не привыкну к лесам и болотам, не хватает простора глазам степняка» (Город Гамлет.1), «ах, как хочется нынче пуститься в бега на машине, на поезде, на самолёте» (Город Гамлет. 3), постигая свою избранницу каждый раз как будто бы заново – «и учусь по слогам этот город читать» (Город Гамлет. 1).
Но Поэт остаётся Поэтом, сверяя свою жизнь по слову, состоявшемуся в иных Поэтах – Гомере, Шекспире, Блоке, Есенине, Ахматовой, Асееве (Город Гамлет).
Если Россия, Родина – это избранница Поэта, то города, в которых он оставляет часть своей души – это песни Поэта. И Киев зачаровывает его до немого восхищения, и признаётся автор – «Пусть не я, а кто-нибудь другой, в радости, а может быть, в печали, до тебя возвысится строкой и по праву к вечности причалит» (Киев.1). Но «Песней песни» стал для Поэта Петербург, с его неземными акварелями, колодцами дворов, балтийскими далями и подсоленным снегом: «Мне не нужно трёх раз, я могу с одного угадать, почему так тревожно кричит на реке пароходик – в Петербурге туман. В двух шагах ничего не видать. Снег уже не идёт. Он уходит, уходит, уходит…» (Я устал…).
Осталось осознать – почему в стихотворениях Поэта так много сказано о…собаке, псине. И вдруг, как прозрение: через образ собаки проступает сам Поэт. «Стал с людьми я осторожен – сочиняю для собак. Не обманут, не солгут кобели, щенята, суки…Как стихи, бегут, бегут, чтоб лизнуть чужие руки» (Ночь заштопана…), или «Я прошу тебя, псина, от смерти беги со всех ног. Ну, а если уйдёшь, ты достойна собачьего рая – у меня на руках абрикосовый дремлет щенок » (Убегает…). А следом и сам автор подтверждает читательские догадки – «По привычке кусаем ближних – неуживчивый мы народ» (Поэты.1).
А в гражданской позиции Поэта – не замолчать, не мучить строфы, а «жизнь, что всегда оставлял на потом, взахлёб стану пить, буду в чистой тетрадке писать очень просто об очень простом» (Полжизни спалил…). Он горит верою слова, «и в этом пламени сгорает», как истинный Поэт.
Мне, как читателю, уютно в его строчках, а значит, понимаю и принимаю и этот мир, и эти смыслы. И ещё не раз припаду к источнику поэзии «За три минуты до рассвета», чтобы испить чистый русский слог русского Поэта.
Неугомонно, но слегка устав, Поэт раздаёт своих стихов сложенья – всем нам, – для смыслов, ощущений, и новых вкусов постигая аромат. Для чего? Чтобы наш – твой, мой, да и его день складывал свои полномочия, луна преклонялась, ворчала собака у ног, и снова – «утром в путь».