О КАМЕНИЯХ
— Мырда, мырда, тюли-тюли-тю-ю-ю-ли…- созывала Матрёна живность на кормежку.
Ещё не выпустили из загонов ни коз, ни коров.
— Покудава на лугах снег не растает, а трава не проклюнется – чего скоту дышать холодной землёй, — так Проп говорил нам.
А сам готовил верёвки, хлысты и тут же смолу варил. Дворовая печка у всех была, чтобы в дом постоянно не бегать – тут же и кипяток, и уварка для свиней и собак.
— Дядя Проп, смолу зачем варишь? – спросил я.
— Дык, корыто у Матрёны прохудилось. Али новое попросить у Спиридона? – рассуждал Проп, прилаживаясь ладонью к щели в корыте, — ладноть, пока засмолю, а там поглядим.
Спиридон – это наш кузнец. В кузне его чего токо не было – маленьки и большие железки. Глядеть, как Спиридон кувалдой работает – красота: размахом как приладится и тютелька-в-тютельку отпустит.
— Дядь Проп, а пожевать дашь смолы? – крутился тут же Савка.
— Да то же не жёвка, я в неё уже опилок добавил, — говорит Проп, — ничё, стерпи недельку-другую, почки вон на деревьях уже скоро лопнут, листья полезут, а там в лес пойдём, мне ж веников надо заготовить, авось, там старая смола ещё висит.
А тут Спиридон сам пришёл к Пропу, говорит:
— Запасы руды у меня кончаются. Не подсобишь, Проп, завтре?
— А чё не подсобить?
— На телеге до места не проехать, ты ручную тележку возьми, и я тож – на двух сподручней будет везти – поди ж наберём наверх, а там я за лето стаскаю. Токо заночевать придётся, за день-то не уложимся…
— Дядь Проп, Спиридон, а нас возьми, – глаза так и загорелись у Савки.
— А чё, пусть мальцы подмогут, — говорит Проп.
— Зло это, — пробурчал Спиридон, а сам рукой своей могучей махнул – согласился, мол.
Утром, ещё впотьмах, мы вышли от Проповых. А на просеке нас уже ждал Спиридон. Матрёна и мать моя съедобы всякой наложили. Мы с Савкой вперёд поскакали:
— Я и уснуть не мог, — говорит Савка, — закрою глаза, а мне всё кажется – без меня ушли.
Я тоже уснуть долго не мог. Про гору с рудой у нас всякие сказы ходили. Гора эта, как загадка, не всех пускает. Говорили, в ней всякие пещеры есть, и духи в них живут. И камней цветных уйма – зелёных, красных и жёлтых. Когда дядю Пропа снаряжали всей деревней в город, если кому что привезти надо было – камни ему сували. Камням этим цветным и по деревне разно назначение было – у меня мать ими иконки отделыват. Матрёна ими лечит.
— Я ещё совсем малым был, вот как ты, Савка, но помню, как все бабы деревни выли по Сеньке с крайнего двора – пропал там в горе, а поговаривали, что он сума спятил – жить хотел там, одичал совсем, и сгинул.
— А ну, как мы его встреним? – с ужасом в глазах прошептал Савка.
— Ни-и, давно это было. Поди уже и помёр, — успокоил я Савку, а самого жуть взяла.
— Вертухаться мне пришлось,- говорит Спиридон, — чуть было зыбки не оставил – вот было б дело – коли уже на место пришли без зыбок…
— А на что зыбки? Что мы, качать там кого будем? – испрошал я.
А Спиридон говорит:
— Придём – увидишь, чё воздух зря молоть.
В тележке у Спиридона лежали молоток, кирка, лом, зубило, верёвки и тряпьё всякое. На спины нам Проп навесил короба из кошмы, внутрь поклажу обходимую наложил.
По дороге Проп рассказывал:
— Богата земля! Вот идём мы по ней, топчим её плечи, а она нас выносит, терпит, говорит нам – вот, пользуйся дарами моими. Но не прощает она жадных и злых. И близко к утробе подпущает только тех, кто пользу приносит. Вот Спиридон…
Спиридон глянул недобро на Пропа. Не любил он, коли о нём говорили. Молчал больше. Но Проп продолжал:
— Кто-то землю пашет-сеет, а кто-то камень от земли в работу пускает. Спиридон добудет руду, у себя в кузне её обработает, а мы потом с новым корытом будем. Ножи, кочерги, лопаты, вилы, плуги, круги чугунные на печку, а ишшо круги на кадки – вон скоко всего на потребу в хозяйстве нужно, и Спиридон нам это всё сам делает.
— Дядя Спиридон, а как ты из земли это делаешь? – испросил Савка.
— Да не из самой же земли, — буркнул Спиридон.
— Ты, Спиря, не хавайся, — вступился Проп, — услужи рассказом мальцам, глядишь, Савка тебя когда и сменит.
Долго молчал Спиридон, глазами туды-сюды водит, бровями хмурится, а потом начал:
— Камении земля носит разные. Батька мой тоже кузнецом был. Он говаривал, что есть учёные люди в городе, кто об каменьях этих всё знают. Ездил батя в город, нашёл там одного учёного и рассказал тот много полезного. Вот, например, званья камням всяким дал, да что с каким камнем делать. Учёный тот стар уже был, а то, батя говорил, справил бы к нам экспедицию. Больно уж, говорит, край наш богатый – не верил, пока батя ему всяки цветные камешки не вывалил. Тот аж ахнул и говорит – оставь мне это, я тебе все тайны расскажу, что знаю. И всё любовался камешками. А батя-то мой говорит, мол, толку-то пошто от смотра на них, ты мне дело скажи. И тот взял в руки блесткий тяжелый камень и имя ему дал феррит, или говорит, зови его руда железная. И рассказал, как в горне, в печи значит, раскалить эту руду надо до головни, до крицы, и потом ковать-ковать, покуда весь шлак из неё не выйдет. Когда крица станет податливая – из неё что угодно сделать можа.
А погодя Спиридон ещё рассказал, как руду крошат в порошок. Порошок в больших бочках заливают водой с жиром, мехами раздувают эту воду. Получатся сверху пена. Пену эту сымают и нагревают, чтобы выжечь серу, и опять куют, куют. Это получается другая железка – красная, купрума.
Ох, и наслушались мы с Савкой новых слов, аж захотелось тут же это всё в деле опробовать – и ковать, и самим ножики сделать.
К горе с пещерами мы добрались только к полудню.
Гор-то много кругом, а эта вот такая особливая стоит, как царствие. Вся в скалах, только изредка там да сям тощенькие деревца повылазили.
Мы перекусили и за работу взялись. Спиридон вглубь горы ушёл, а нас не пустили. Мы только успевали помогать Пропу вытаскивать полные руды зыбки и сваливать это в тележки, а что не вошло – в кучу рядом.
Как стемнело – у костра сели кипяток с душицей пить. И тут Спиридон размяк, довольным стал – много, говорит, руды подняли. Растянулся на кошме, достал кисет – мешочек кожаный, какие мамка моя из кожи шьёт – расстелил подстилку и вывалил перед нами всяки цветные камешки:
— Вот это, мобудь, яшма, а это кварц, а это подишь изумруд, ишь, как мушка в камне застыла – красота-а! – перекладывал он камешки и нахваливал каждый.
— Завтра пусть мальчишки круг горы порыскают – можа ещё стекляшек найдут – бабы рады будут.
Мы с Савкой и на самом деле камешков набрали, половину, правда, Спиридон повыкидывал, говорит: — Нету силы в этом камне. А мне подарил зелёный камень, а Савке – голубой и пообещал за подмогу ножички нам сделать.
О МАТЕРИ МОЕЙ
Мои старшие братья к Пропу не хаживали. Это меня мамка завсегда к Пропу посылала и говорила тятьке:
— Пусть Митяй помогает Проповым, детей-то у них нет, а мы все рядком живём – кто ещё сможет?
Ворчал тятька, но не противился шибко. Хотя и по хозяйству дел было много. Тятька и братья мои выхаживали лошадей – табун у нас был сто голов. А мамка была грамотная, и всех детишек деревни учила считать и читать. И говорила всё:
— Вырастет Митюша, мы его учиться пошлём в город. Пусть будет человеком.
— А мы что ж, не человеки? Такие же у нас и руки и ноги… – возмущался старшой брат Ванька да и лупил меня почём зря и всё приговаривал: — Ишь, учёным он будет…
Потому я с радостью убегал к Пропу. А иной раз оттого долупит, что убегу в сарайку, спрячусь за дровнями и дую на лопнутую кожу, а она аж щипит. Матрёна меня скоко раз увидит побитым и травками потом обкладывает. Мамку позовёт, посидят они, посудачат:
— Ой, не знаю в кого у меня Ванька злой такой, — причитает мать.
— Да чего уж, зато вон какой работящий – всегда с отцом рядушком.
— Трофим, Николушка и Петенька не такие. Они, даже иногда и Марусе помогают корову доить. А Ванька – нет, взял откуда-то, что есть мужицкие дела и есть бабьи.
— Не серчай на него, Мария, перебесится. Жениться бы ему. Вон, у Трофимовых девка подрастает – хорошая невеста для Ваньки.
— Ну, вот осенью сватов зашлём. Поди не откажешь, Матрёна свахой быть? Ты, жить, и Ивана Петра сына сватала. И мого Ваньку сосватаешь. Будем тебя кликать – сваха Ива/новская.
— А чё?! Я не супротив…Ты Митяя к нам отпускай. Они с Савкой хорошо играют, а то и помощь какая то мне, то Пропу. Проп сказывал, что Митяя учиться отправить хочешь?
— Есть у меня така задумка. Там же мои сродичи, в городе, поди не прогонят. С поклоном явлюсь.
— Ой, не примут как?
— А что со спросу-то возьмут?…Побегу я, Матрёна, дел много.
Я потом к матери пристал, чтоб она мне рассказала о сродственниках в городе – откудава они там. А она говорит:
— Не тереби мне душу. Вон пусть Проп расскажет.
А Проп ни в какую – мол, не его это дело. Тут я и сознался, что мамка сама просила. А ещё и Матрёна об ихнем разговоре с мамкой подоспела. Проп и рассказал:
— Жила твоя мамка, когда детём была, как у Христа за пазухой – в богатом доме. Манерам всяким училась. С маменькой своей в церковь по выходным дням ездила. И тут её, уже в девках когда она была, завидел Ефим наш. А они с батькой своим коней крали, выхаживали, продавали, а каких на мясо пускали, и из кожи сапоги шили да сёдла. В город на ярманку приезжали. Там и улюбовал Ефим Марию-то. А она девка – русоволосая, с косой из-под косынки чуть не до полу. И удумал Ефим жениться на ней. А дед-то твой, отец его говорит, мол, ересь ты задумал. Табор их не примет русскую девку. Но Ефим за своё и решил, что коли уж не сосватать ему, так он её сворует.
— Ото ж, как коня! – выпалил Савка.
— А отец ему тогда и говорит: — продолжил Проп, — своруешь девку, так и иди на все четыре стороны, куда хошь, я тебе не отец больше. Горячий Ефим был, вот что ваш Ванька – весь характером в отца вышел. И подглядел Ефим случай удобный – как раз в воскресенье после церковной службы – схватил девку, в кибитку её и ну дёру. Она и опомниться не успела. А до того уже он скит построил недалеко от горы, куда мы со Спиридоном за камнями ходили. Туда и привёз Марию. Она вначале напужена была, а потом сжились-слюбились. Ефим-то добрый – он из городу ей и сласти привозил и тряпки всякие. А как-то Мария стала уговаривать Ефима – хоть весточку послать родным, что жива она. Ефим уговорился. Приехал с подарками – с камнями дорогими – к отцу Марии в ноги поклонился. А те его прогнали, сказали, чтобы духу его не было. Но сестра Марии догнала, передала от матери, что это хорошо, что он приехал, теперь знать будут, что жива Машенька. А теперь уже столько воды утекло – отец Марии, дед твой помер, а бабка-старуха с сестрой живёт. Сестра-то в старых девах ходит. Я бывалыча приезжаю в город, так им гостинцы от Марии привожу – потому и знамо мне всё это. А оне книжки всякие передают, да отрезы на платья.
Ох, и вошла тогда в меня эта история. Долго я измышлял – как предстану перед своими далёкими сродственниками.
ИВАН-ЧАЙ
— Не знаешь, Митяй, чего у кошки таки усы длинные? – как-то спросил меня Савка.
— Не знамо, давай у Пропа испрошаем, — говорю я.
А Проп как раз погреб сушил, доски из него вытаскивал, те, что грибком покрылись, да кадки с остатками капусты и грибов:
— Ну, подсобите-подсобите. Кадки-то на реку бы свозить – помыть и обсушить на солнышке надыть.
Мы всю эту поклажу на телегу взгромоздили, Матрёна нам ещё утвари на помывку кинула. И пока ехали, Пропу спрос задали об усах Кошкиных.
— Усы – оне человеку-то как бы и незачем, только щи на них оседают, да по морозу сосульки образуются. А вот кошки, собаки усами вертят – чуют значит – где пища, где враг. Любой тревогу они усами улавливают. Вот сидит кошка, вроде как спит – глаза закрыты, а усы её дёргаются – значит, чует она куда хозяин пошёл, где мышь поскреблась.
— А почему собаки живут на улице, а кошки в дому? – спрашивает Савка.
— Собака двор охраняет, а кошка – дом от мышей и змей. А ты, Савка, рад бы и курей в дом затащить, — смеётся Проп.
— Жалко их. По зиме-то и курам холодно, — погрустнел Савка.
— Они ж родились не в тепле, значится им друга жизнь и неведома. Потому привычны они в курятнике. Там у них сено есть, жердочки любимые. У всех живностей – свои дела. Петух возвещает, что солнце встало. Кура яички несёт. Корова – молоко. Хрюшки – бездельники. Их кормишь только на убой, чтоб самому зимой мясом кормиться. А коли мясо вкушать не станешь, так ослабнешь и хвори на себя нагонишь.
Мы уже к реке подъехали. Проп наказал травы-муравы надёргать, чтобы ею да песком чистить кадки.
— Вот глядите, в реке тоже своя живность есть – рыбы всякие. И усы тоже у рыб есть. Самые большие усы носит сом. Но сом – лежебока. Его мясо только в печи готовить. А на уху лучше щуки не сыскать. Шкура у щуки твёрдая – чешуя. А вот у ускуча, например, одна кожица тонкая. А мясо ускуча вон какое вкусное. Ускуча словишь, солью посыплешь и уже есть можно.
Пока Проп нам про рыб говорил, сам выше по течению поставил жерлицу – такую удилку и несколько совков расставил.
— Пока моем, и рыбы насобираем. Сома только ввечеру можно поймать. На лучину. Он на заре любит из воды выходить. И какой большой встретится – напужаться можно. Поговаривали даже, что сома ловить – беду себе зазывать. Кто его увидит из воды-то вышедшим – либо помрёт скоро, либо дом сгорит. А кто сказывал, что сом грозу накликает. И ежли вышел днём наверх воды – к дождю это.
— Давайте не будем сома кликать, — испужался Савка.
— Ни-и, сом у нас редкий гость. Он любит озеро, там его становище, а у нас ежли пробегом может заявиться.
Кадки песком и травой отдраили и поставили на солнце сушиться.
— Айда, чего покажу, — Проп пошёл вверх по реке, а мы за ним побежали.
Вдоль берега, между камнями были рясно натыканы палки. Вода прозрачная, журчит себе, течёт куда-то, а под ней, под водой колышется трава, как волосы. Проп разулся, штаны и рубаху скинул – и в воду. Мы с Савкой переглянулись – чего это Проп решил в холодной воде скупаться, не время ещё. А Проп один камень откинул, другой, третий и достаёт оттудава траву каку-то и на берег кидает.
— Эту траву – Иван-чай, — кричит Проп, — с позапрошлого года здесь мочу.
Он вылез на берег, дрожит весь, а сам траву поднимает и радостным делается:
— Это ж крепкие верёвки будут. Ужо сколько раз промывал в воде стебли, и вот порой поленишься да по-быстрому вымочишь и верёвки слабые получаются. А из этой теперича такие выйдут, что камни ворочать можа. Пакольная верёвка в хозяйстве – первое дело. Ни один дом без неё не ставится.
Мы дотащили до наших кадок мокрую ботву. По дороге Проп жерлицу снял – там одна рыбёшка болталась, а в совки милюзги набилась тьма и даже пара щучек.
— Оно, верёвку-то можа и из крапивы сделать, птица вон – клёст – гнездо крапивными нитками скрепляет. Коли ткать крапивную материю, она крепка выходит. Корзины из неё и туеса нарядные случаются. В городе их хорошо берут. Но быстро портится крапива. А вот нитка из Иван-чая – даже соли не боится. Рогожки и упряжки для коней из такой нитки – любо-дороги.
Мы ехали на телеге до дому. Птичий щебет в ушах стоял и радость тихая по телу изливалась – солнце к нам пришло, скоро совсем тепло будет.
МОЛОЧНЫЙ ЗУБ
Проп с утра полез на крышу. Поскидывал старую солому. Проверил слеги — жерди на крыше, между которыми солома крепится. Какие-то жерди под зимним снегом проломились, так Проп их заменил новыми. Соломенные снопы Проп всю зиму в сарае продержал, чтобы они «уселись». Это проверка такая на прочность. Проп их на двор повытаскивал, разложил рядком и приказал нам осоку из снопов повыдёргивать, а сам острой лопатой края выровнял. Много снопов получилось. Мы ему эти агромадные снопы на крышу подавать стали. Моих братьёв даже позвали в помощники. Проп сноп принимает и ловко так на крючья слеги низает. И это только первый – верхний слой, апосля же укладывается на свясла второй слой. Проп сделал толстыми снопы, говорит, мол, чтобы подольше крыша послужила. А сверху это всё притужили инван-чаевыми лыками к ещё одному слою жердей. Упахались шибко. Матрёна позвала всех к обеду – мяса наварила и пирогов напекла.
Уже почти потрапезничали и вдруг Савка как заорёт: — Ой, зуб-зуб мой!
Глянули, а его зуб в ладошке лежит. Савка – в рёв. А Проп говорит:
— Молочный зуб слетел, надо бы его быстрее мышке отдать, чтобы она новый зуб Савке подарила. Нукась, встань у угла, подними руку с зубом и прокрути над собой три раза и говори: — Молочный зуб, убери зуд. Молочный зуб, убери зуд, Молочный зуб, убери зуд.
Савка так и сделал.
— А теперь глаза закрой и слухай меня, — Проп встал над Савкой, руки над его головой поднял и начал говор говорить: — Тридцать три сестрицы, да братья их Захарий да Макарий, да ещё одна сестра Ульяна – все сами говорили, чтобы у раба божьего Савелия щёки не пухли, зубы не болели, век по веку и отныне до веку. Тем моим словам ключ и замок, ключ в воду, замок в гору, зуб в нору. Забери, мышь, зуб молочный, отдай Савелию зуб прочный. А теперь, Савушка, не повертайся, и зуб кидай назад, в угол.
Всё до точности сделал Савка. Потом Матрёна ему рот сказала открыть и положила на место зуба мякиш хлебный с маслом пихтовым. И опосля ещё напоминала: — Не зализывай, не то зуб кривой вырастет.