ПЕТРОВ КАМЕНЬ
— Вот кака наша земля? – спросил Проп, когда мы за черникой ходили.
— Ну, какая? Чёрная да грязная, — кто-то из нас ответствовал.
— А вот и нет! – Проп посмотрел куда-то далеко, будто оттудова ответ вытягивал.
— Большая Земля наша. Вон в поле выйди – пока засеешь, так кажется она вообще нескончаема. Спину ломит от работы, думаешь: — Когда же она кончится?
И начал новый сказ Проп.
— Сказывали наши старики, те, что Москву видели, что люду всякого есть на земле – и белые, и жёлтые, и чёрные. Лицо у них такое. Мы вот – белые. А там далеко живут не таки, как мы — не мы – немыцы. Немыцам этим земли всё мало, они с войной и идут на округу, и идут. Победят – землю себе забирают, порядки свои строят. И вот появился там в заморских странах ещё один немыц – хранцуз Наполеон. Уж он и пошёл на Москву.
— А кака она – Москва? – не выдержал кто-то.
— Ой-йоченьки! Красива Москва – красная! Там колеи да тропы каменем выложены. И ездют по этим дорогам телеги разукрашенные, вот как у цыган, только кибитки в золоте, да камнях. А в их, в кибитках, царь разъезжат.
И решил хранцуз этот победить Москву.
Ему говорят: — Давай миром сойдёмся, а он ни в какую.
— А миром-то это как? – снова встрял самый любопытный.
— Миром-то – да это ж как было: в далёкой земле, где-то у церкви святого Петра камень есть. На него садится крестьянин мужик, а кругом народ тьмой стоит. Является царь ли император ли в круге своём – со знатью всякой. Сымает этот царь одежды свои и надеват мужицко платье – кафтан, штаны из серого сукна и лапти. И вот стоит он такой – в одной руке посох держит, а в другой поводья от коровы и коня. И идёт он к камню. За ним разнорядна свита в красных одеждах. Токо мужик царя увидел – кричит: — Кто идёт?, — а царь ответствует: — Это государь страны.
А мужик: — Праведный ли государь? Дорога ли ему правда страны? Почитает ли царь веру божью?
А все кругом кричат: — Он таков и таким останется.
Мужик не унимается: — А по какому праву он меня с камня удалить может?
А ему ответ: — Он купит ентот камень.
Тады мужик легонько так бьёт по щеке царя, берёт корову и лошадь, и уступает царю место. Царь садится на камень, мечом взмахивает, народу кланяется и клятву даёт быть судьёй праведным.
А хранцуз Наполеон – никак на мировую не пошёл. Войной. Дома жгёт, поля топчет. Сам-то говорят – с росту малёхонький, а как вошь едкий. А там у них, у немцев зимы нету…
— Вот те на – зимы нету! – не удержался самый малой из нас Савка.
— Говорят, солнце там у них живёт, а к нам только в гости приходит. Диковинные деревья и цветы там растут. А пришёл-то к Москве Наполеон — а тут зима. Он, чтобы согреться, пожары устроил, Москву-то выжечь захотел. Но морозы как стукнули – и не выдержал Наполеон – сбёг в свою немчушную землю.
— Уф! – малой аж руками всплеснул.
— Ну, побалякали, пора идтить дальше. Вон ту гору одолеем – там и черника уже.
Поднялись мы на гору – уставши, на земь повалились. А Проп говорит:
— Ни-и…Вон за той горой черника. Отдохнём малёха и ещё один заход сделаем.
За той горой и вправду черника была.
— Проп, а чего черника где хочет растёт? – на перекусе мы испрошали.
— Ну, эт оттого, что ей чёрной надо быть. Она северные стороны и выбирает, подальше от солнца. А солнце краски во как раздаёт – каким ягодам красно, каким жёлто. Те травы да грибы, что под землёй растут – от земли цвет берут, а те, что на кустах да деревьях – от солнца. А черника ишь, стелется, да в куст прячется, ещё и стебель иголочки выпустил. Полезна ягода. Говорят, поднимает тех хворых, кто уже совсем к земле клонится.
Мы собирали чернику ковшиками, на краю которых Проп гвоздей насадил. Ягода на кусту мелкая, а подцепишь куст ковшиком снизу – ягода сама отрывается от листиков и сыплется в ковшик. Потом её в короб, только трясти не надо шибко, а то сок пойдёт. Мы тут же и наелись черники – ртами синим друг дружке улыбаемся и хохочем.
Потом ещё в камень поиграли, ну в тот, про который Проп рассказывал. Я мужиком был, а царём мальца Савку назначили – пусть царствует, ему дольше нашего жить.
САВКА
Семья у Савки жила совсем бедно. У всех дома/ были со сруба, а у них земляная. Зимой, бывало, завалит снегом, Савку долго не видно. Однажды после большого снега Проп взял лопату и пошёл к дому Савки, мы тоже сподручными материалами вооружились и на помощь побёгли.
Откопали. А там картина такая – отец Савкин помер, и лежит на столе посередь землянки. Мать уже весь ор выорала. Одни глаза впалые глядят-глядят на помершего. Качает всё тело, и губы чего-то тихо говорят.
Савка на полке лежит, ноги поджал. Всё, что в дому из одёжи было – на ём одето.
Проп Савку сгрёб и к себе понёс. А тот еле жив.
Дома его Матрёна жиром собачьим растёрла, укутала и похлёбки дала.
У Савки жар начался и кашель такой, что за домом слышно.
Матрёна листья капусты к телу прикладывает и прикладывает. Черникой кормит. Потом намешала кислый квас с тестом и стала ноги Савки мазать.
Меня попросили подсобить – воды принести, да всё, что Матрёна попросит — сделать.
Матрёна говорит: — Лихорадка у него, доктора надо бы. А сама то одно, то другое делает – вдруг поможет жар сбить.
Ка/пнула она на камень в печи масла пихтового. Наказала мне шиповник заварить. Потом отдельно – зверобою, мураву, почки берёзы, мяту – всё по щепоти взяли и запарили в печке. Этим поили.
А Проп лошадь запряг и за доктором поехал. Ехать-то долго – дня два туды и так же обратно.
На вто/рый день Савку колотить стало. Он лежит, мокрый весь, Матрёна только и успевает одёжу сымать да сушить.
— Ой-и, глянь Митяй, — это она меня кликнула, — сбегай на двор, на луну посмотри.
Ну, побежал я. Луна шаром круглым смотрит на меня. Большая такая. Матрёне говорю:
— Круглая она. А чего тут луне-то делать?
— Ой, ёчики-калёчики, — начала причитать Матрёна, — нам ишшо два дня продержаться, а там луна спадёт и Савке лучше/е станет.
Обложила она Савку цветными камнями: в ноги и в голову жёлтую смолу прозрачную положила, а около локтей зелёный малахит. И говор начала на распев читать:
— На море-окияне, на острове Буяне камень белгорюч стоит. На том камене пристол Божий, на ем Матерь Пресвятая. Во белых рученьках держит Матерь лебедя белого, обрывает у него белое перо. Как отскокнуло белое перо, так отскокни хворь жаркая…
— А какое дело луне до нас? – спросил я, когда Савка успокоился и уснул, а мы с Матрёной сели чаю попить.
— Луне, говоришь, како дело? Да её глаз всю воду мутит. Как она полная – жди беды. В это время ни садить в огороде ничего нельзя, ни на зверя, ни на рыбу ходить. Знай себе – полы мой, да избу чисть. Ты, Митяй, с сенок пару луковок принеси, мы луковый отвар с мёдом сделаем.
Пока Матрёна лук чистила, резала, мёдом заливала, в печку ставила, поведала она мне откуда знает всё это:
— Бабка моя много знала. Говаривали, хана одного она спасла. И он ей силу дал за то и свободу. Но за то, что она с ним не поехала, он проклял весь род и сказал, что скоро её род кончится. Но у бабки уже дочь была – мать моя, и на неё сила не пошла – я родилась. А вот со мной ишь как судьба обошлась – не дала мне деток. Савкина-то мать — слыхал?- руки на себя наложила. Вот если Савку подниму – сынок мне будет.
Матрёна глаза подолом утёрла:
— На старости лет будет кому воды принести.
— Ну, я ж у вас в помощниках есть. Мамка и тятька мои не супротив, коли я вам помогаю. Они говорят, мол, дядя Проп учёный человек, кто около него – тому можа и учёность перепадёт.
— А ты хочешь учёным стать?
— А то! Буду по Земле ездить, людей изучать, — и, засыпая, я представил себе, как еду я в золочёной кибитке по каменной дороге, а вокруг народу тьма…
ДОКТОР
Когда Проп привёз доктора, Савке уже стало получше. Он ещё слаб был. Матрёна его только приладилась бульончиком накормить, как услыхали, как в сенках дверь заскрипела и послышались притопывания и обтряхивания от снега.
— Давай ложечку быстрёхонько съешь, родной. Давай, — Матрена успела споить несколько ложек бульона Савке и побежала глянуть в зырку.
Все бабы глядятся в зырку. И вот даже колдошится у печи, а в зырку – это зеркальце такое манёхонькое в стенку печки вделанное – смотрится. Уловила мой взгляд Матрёна и смутилась, щёки покраснели:
— Пропушка приехал! Намёрзси наверно. Давай, направляй щи на стол.
Наперёд Пропа в клубу морозного воздуха проявился невысоканький доктор – прям такой, каким Проп щёголей описывал – личико белое остренькое, глазки в очках, в руках трость и чумодан, и спину прямо держит. Поклонился слегка Матрёне, а сам глазом уже на больного смотрит. Следом Проп зашёл и дверь плотно захлопнул.
— Здоровия дому вашему! – проговорил доктор, скинул тулуп телеговый, а там и пальтишко с кучерявым воротом.
— Ну, как себя чувствуем, больной? – уже растёр руки и сел рядышком с Савкой доктор.
Савка зарделся и одеяло на лицо натянул.
— Ну, господин хороший, мне сказали вы помираете, а вы сопротивляетесь – значиться жить будете.
Матрёна уже накрыла на стол. Щедро накрыла – акромя щей – картоху отваренную, тыкву пареную, сало настругала, грибочки достала, редьку порезала, большую чашу с мясом поставила и бутыль с самогоночкой.
Я побежал до дому. Матрёна сказала, чтобы завтре приходил.
И я всё думал до завтрева – как это на доктора учатся? Они же в городе никакой травы не знают, ни силу камня, ни дерева даже. Как так лечить-то можно, если от природы оторвался? Вот назавтра эти вопросы и задал доктору. А тот смеётся. Говорит: — А ты приезжай в город учиться. Вроде смышлёный парень, такие нужны науке.
И Матрена улыбается и на меня хитро поглядывает.
Савка уже стал сидеть в кровати. Молоко с мёдом с маслом пьёт.
— Ну, садись. Как тебя – Митяй кличут? А меня – Афанасий Семёныч зови.
— А у меня тятьку Апонас зовут, — говорю я.
— Ну, наверное, у вас украинские корни, а Афонасий – имя русское.
Кто такие украинцы я не знал. И о каком таком дереве и корнях говорил доктор тоже было непонятно. Он и говорил как-то не так, как мы. И я слушал его красивую речь, а сам будто в море-океян попал.
А рассказал доктор нам о гимназии. Что собирают туда мальчиков, и учат правилам жизни – математике, речи, химии, астрономии. Особливо, когда доктор про звёзды начал говорить, мы аж дыхание задержали. Какая ж жизнь-то оказывается большущая кругом. А мы – такие маленькие крохи в этом земном царствии. А потом ещё о смуте говорил доктор, о войне с японцами, и о том, что на царя покушение было.
А мы с Савкой так рассудили:
— Чего люди миром не живут?
— Эт, наверное, потому что камень Петров далеко от них. Вот вырасту и привезу этот камень в город, — говорит Савка.
— Ты что?! Сюда его привезёшь, а там как без камня-то?
Задумались мы – как же камень поделить на всю землю, чтобы везде мир был.
— Распилить его значит надо, чтоб каждому по маленькому камешку перепало, — не унимался Савка.
— Ну вот, у нас же нет с тобой Петрова камня, а мы мирно живём. Значит, не в камне дело. Вот поеду в город и буду науки изучать и найду ответ – как мир сохранить между людьми.
— Только ты когда вырастешь – про Пропа не забудь, возьми его с собой, — сказал Савка и как-то грустно посмотрел на меня, как будто я уже завтра собирался уезжать.
А назавтра уезжал доктор. Матрёна собрала в дорогу корзину с едой, запасов всяких в город дала – у них же там нет ни ягоды, ни грибов. А ещё они долго с Матрёной сидели за столом – она доктору о травах полезных сказывала.
ПЕСНЯ
Наступила весна. Отпраздновали Пасху. Проп достал из сарайки плуг, счистил с него за зиму накопившуюся ржавину, подточил его. И пошли мы с утра в поле – первую борону делать. Плуг везли на телеге, на ней же мешки с семенами – с пшеницей, с ячменём. Тятька мой пошёл, все мужики с деревни тоже. У нас всего-то семь дворов и было. Мы – мальцы – тоже поскакали. Нам в радость – и кидать в свежую землю зёрна, и по лужайке бегать. Мужики так распорядились – первым Проп полосу прокладывает, потом следом его другие сменят.
Плуг привязали верёвками к седлу. Проп снял рубаху, поплевал на ладони и своими сильными ручищами ухватил рукояти плуга, и пошла первая. Он просаживал плуг в землю, всем телом налегая на него. А мужики в это время песню завели:
Ой, земной рай разда-а-айся!
Ой, каленый плуг, беги-и-и-и!
Земля-ма-а-а-атушка, корми де-е-е-етушек,
О-о-о-о-ой, земля-а-а-а, цвети-и-и-и-и!
Голоса мужицкие, как валуны земли, то распадались в разны стороны, то вялко и рыхло тянулись друг за дружкой. Долгими слогами откуда-то из груди собирались звуки и улетали и в небо и в землю. На душе становилось так широко, как полю, по которому уже далеко ушёл Проп, и только и видно было, как налегает его могучее тело на плуг и оставляет за собой развороченные чёрные комья земли, готовые принять в себя зёрна будущей новой жизни.