Вета НОЖКИНА
ДЕРЕВЕНСКИЕ СКАЗЫ ПРОПА
СКАЗ ПРОПА ОБ ОКНАХ
У нас в деревне всяко чудо исходило от дяди Пропа. Всё делал он своими руками.
Проп с Матрёной своих детей не имели. Соберут мальцов округи, Матрёна пирогами угощает, а Проп сказы бает, да мастерит чего, и нам показывает всякие домовничьи причуды.
Вот как-то рассказал он, как давно – перед десятыми годами — в доме не было окон. Одни рубленые отверстия в стенах. По лету днём их открывали, а в вечеру завешивали тряпицей. Осенью, с холодами, как на покров заколют живность, отверстия эти затягивали бычьим пузырём. Посему днём в избу кое-как свет проклёвывался. Ну, а в морозы затыкали оконные дырки войлоком. Войлок-то вообще в цене был. Его валяли из овечьей шерсти. Пока дядя Проп вычёсывает да выкатывает шерсть, запаху стоит в дому – невмоготу. Зато потом чего только из войлока он не делал – одеяла, затыки на дверь и окна, полови/чки, а в основном-то валенки валял по колено, или куцие, как чуни. А Матрёна игрушечки складывала из остатков. Дядя Проп как-то своей Матрёне свалял из белой шерсти тонюсеньку фуфаечку – куцавейку, все соседки обзавидовались.
Враз после медового спаса, когда лето скончалось, и соты из ульев повытрясали, дядя Проп пошёл на налима. Речка у нас горная, холодная. Налим только с холодами и выходит с глубины. Большая это рыбина — по аршину плюс локоть, а то и до сажени ростом. Кожу налима дядя Проп снимал аккуратно, пропитывал ядрёной вонючей водой, растягивал гвоздиками на доске, сушил и выкатывал скалкой. Получалась тонкая справная плёнка. Её-то и приспособил дядя Проп на окна.
По весне, к началу марта, мы выходили закликать весну. Пекли из теста птичек разных, разукрашивали их свёклой и луком и шли гуртом на холм, и песню пели:
— Жавороночки, прилетите к нам, принесите весну на крылышках…
Или солнышко зазывали:
— Солнышко, солнышко, выгляни в окошко!
Мы думали, что там, в небе солнце живёт, как и люди, в дому, и из окошка по весне выходит. Проп нам к закличкам свистульки из осины выстругал.
А в дому его в марте уже с окон сымали плёнку.
Потом, попозжа, привез дядя Проп с волости китайскую слюду. Ох, какие он красивые окна справил с этой слюдой. А соседи всё судачили:
— Не-е, мороза не выдержит эта заморская стёклышка…
— Да срам-то какой – всё видать, что в дому деется!
— Окна – оне от нечисти защита, а тут – входи, кто хошь…
Дядя Проп молча окна новые заделал. А чтобы от нехристи защититься – крестом деревянным осенил. Получилось как будто в одном окошке – несколько окошек. И одну-то створку сделал открывающейся: коли в дому душно – Матрёна её открывает. А кругом окна/ прилепил деревянные задвижки, кои заволакивали окна, когда хмарь накатывала. А коли вёдро в небе – с окон и задвижку сымали и занавесь убирали.
Соседи диву давались. Прилипнут к окну носами сплющенными и глядят, что в дому делается.
И вот как морозы стукнули, Проп окна задвижками задвинул, так что и свет даже от керосинки со двора не видать.
Тепло в доме от печи. Булками пахнет. Пришли мы – мальцы с деревни. Проп нам валенки катает, а сам сказы сказывает.
О БОГАТЫРЕ-БЕЛКЕ
— Скажу вам, почему белки людей не боятся…- начал Проп.
Родился в дупле беличьем мальчонка. Белка его орехами, ягодой да грибами сушеными кормила. И взрос Богатырь. В плечах раздался – мало ему дупло стало. Да как повернулся неловко – дерево затрещало. Взмолилась белка:
— Ты бы, Богатырь, дом-то не рушил. А то, жить-то как будем…
А Богатырю тесно. Он и так, и сяк, а приспособиться не может. Наступил день его совершеннолетия, и захотел Богатырь встать в полный рост. И встал: могучие руки в ветки продел, а головой в крону дерева упёрся. Белка его кормит всё, кормит орехами – с утра до вечера в заботе. Вся её родня беличья помогает ей. И вот прилетели на ветки дерева птицы, сели, и говор вести стали:
— Глянь-ка, белка-то опять вся в работе, а этот устюг всё из дупла не выходит, хоть бы малость помог.
Помозговал Богатырь да как поддавил плечом – птицы-то в стороны полетели и дерево в щепы раструхалось.
Шум-гам поднялся по лесу. На этот шум белка прискакала, глядит – а от дупла щепы одни валяются.
— Что же ты, сынок, сотворил? – спрашивает она Богатыря.
А он ей:
— Не колдошись, мать, я тебе такое дупло справлю – всем места убудет.
И построил. Связал ветками стволы деревьев, в землю вкопал и получился дом. Стоит теперь этот дом в лесу, и живут в нём белки и Богатырь. Богатырь им печку зимой топит, летом воду с речки таскает, а белки ему орехи.
Замолчал дядя Проп. Мальчонки ему:
— Дядя Проп, а дальше-то как?
Дядя Проп чуню снял с чугунной ступки:
— Бежите по домам, бежите. Солнце уже село, утро скажет, каким быть дню, а в вечеру сбегайтесь – дальше поведаю.
Мы по тропинкам домой разбежались и еле дождались завтрева.
— Однажды Богатырь пошёл за водой к реке, — продолжил во вто/рый вечер Проп, — а по другу сторону видит – какие-то большие белки только без шерсти и без хвостов в танцах резвятся, друг за дружкой по поляне бегают.
Нашёл Богатырь место у реки поуже, и наблюдать стал. Смотрит, а оне бегают, курлычут чего-то. А одна белка шерсть свою на голове распустила и в реке полощет. Подплыл к ней Богатырь и осторожно шерсть потрогал. Вскинула на него глаза большая «белка», да как закричит, что аж испужался Богатырь и, ну, дёру.
Прибежал в дом. Белку-мать спрашивает, что за чудо-белку большую видел. Белка вздохнула и говорит:
— Это люди. И ты их породы. В дупле-то у меня ты случаем оказался – подкинули тебя. Знала я, что случится это и уйдёшь ты от меня. Пришло время. Но помни всегда — кто воспитал тебя. И войной против родных не иди. Имя твоё Богатырь-белка.
И ушёл Богатырь-белка к людям. Обступили его люди, разглядывают. Странные его одежды трогают. А та, что шкуру свою в реке поласкала – подошла, взяла за руку и в свой дом повела.
Стал Богатырь жить с красивой белкой. Она ему женой назвалась. И кормит его и поит. А он в лес ходит – добывает ей орехи, ягоды. А она ему и говорит как-то:
— Что ж ты мне мясо не приносишь?
— Какое такое мясо? – спрашивает Богатырь.
— Как — какое мясо? Оленя или косули.
Пошёл Богатырь и убил оленя. Принёс жене мясо. А она ему:
— Зима скоро. Шубку надо бы мне справить. Мех нужен.
— Где же взять мех?
— А ты белок убей, и будет мне шуба.
Пригорюнился Богатырь. Как же ему родных белок-то убивать? Не может он это порешить. Да больно уж хороша его жена, как против её воли пойти…
День проходит, другой. Пошёл Богатырь в лес, к матери-белке за советом.
А мать-белка ему и говорит:
— Знала я, что до этого дойдёт. И придётся тебе предать дом родной.
— Не предам я дом родной! – сказал Богатырь.
Пришёл он к жене, по столу кулаком стукнул и приказал:
— Шубу тебе из овчины справлю. А белок не трожь.
— Вот так и появился защитник беличий. С тех пор белки у добрых людей с ладошек крошки берут, а плохих сторонятся, — закончил рассказ Проп.
Мы вышли из дома Пропа, по тропинкам домой поскакали. Глядь, а на сосне белок целая стая сидит. Мы их, ну, кликать. А они – серохвостые – прыть-прыть с ветки на ветку и ужо около нас. Лапки передние, как ручки сложили, носиком водят и глазами нас сверлят. Матрёна нам с собой пирога дала, мы его поломали и протянули ладошки с крошками белкам. Вот так и мы защитниками белок стали.
О КОНЦЕ СВЕТА
Напросились мы как-то с Пропом за ягодами. Снарядил он нас фанерными коробами – за спиной их верёвками закрепил. Вышли по утру, пока солнце ещё не встало, чтобы до жары управиться со сбором. А гусениц в том году было видимо-невидимо. На покосе, в стогах, куда котомки бросили, гусениц много набралось, что еле обтрясли от них всё. Набрали ягоды-земляники. Нашли полянку под деревьями и сели на перекус. Проп нам и рассказал ещё одну историю.
— Было поверье такое – что если в какой год гусениц в поле тьма, значит, конец света близок. А породили-то конец света не люди, а Боги…
Собрались Боги на горе высокой и рассорились: не могут порешить, кто главный. Один говорит: — Я водой заведую, без меня вы лишитесь пития, и ни трава не прорастёт, ни человек не родится. А другой ему: — Я землёй заведую, уберу твердь из под ног, по ко/му ходить будут звери и люди? Третий молнии пускает: — Я-де, светилами управляю, солнце от вас скрою, так и в ночи кромешной глаз друг другу повыколют. Ещё один в разговор встрял: — Я воздух от вас уберу, и в духоте погибнет всё живое. А тут как тут ещё один заявил: — А я сам уйду, я песнями и танцами, искусствами заведую, без меня можно прожить. И ушёл.
Как-то притихли Боги. Ждут – кто ещё сам изволит удалиться. И пока ждали, за людьми наблюдают. А те – утром проснутся, воды принесут, еду приготовят, землю вспашут, а тут уже и ночь снова на дворе. И так день за днём идёт, год за годом. И смерти повысились. Мрут и мрут люди. Звери и те дохнуть стали. Повылазили всякие серые гусеницы. Стали на земле цвета блекнуть. Ягод больше не стало красных да жёлтых. Птицы петь перестали. Собаки и те по будкам сидят. Кошки домашние по лесам разбрелись. Всё вокруг посерело и почернело даже. И солнце вроде всходит, а тучи его перекрывают. Люди стали запираться в своих домах, не выходят никуда. Слух понёсся:
— Конец света пришёл.
Собрались Боги на совет.
— Как же так? Земля есть, небо есть, вода есть, воздух — а гибнет всё?
— Пропал интерес к жизни, — молвил один из них.
— Надо бы вернуть нам Бога искусств.
Пришли на поклон к Богу искусств – он и вернулся. И только улыбнулся – птички запели, травы зазеленели. Все цвета вернулись. Люди стали радоваться птицам, а следом и друг дружке.
Закончил рассказ Проп. И мы, отдохнувшие, и сказом Пропа сытые, вприпрыжку, с криком и песнями домой побежали. И ничего, что коробы тяжёлые спину оттягивали… Мы теперь знали, что уныние к концу света ведёт. А нам ещё жизнь узнать хочется, нарадоваться ею.
ПЕТРОВ КАМЕНЬ
— Вот какая земля наша? – спросил Проп, когда мы за черникой ходили.
— Ну, какая? Чёрная да грязная, — кто-то из нас ответствовал.
— А вот и нет! – Проп посмотрел куда-то далеко, будто оттудова ответ вытягивал.
— Большая Земля наша. Вон в поле выйди – пока засеешь, так кажется она вообще нескончаема. Спину ломит от работы, думаешь: — Когда же она кончится?
И начал новый сказ Проп.
— Сказывали наши старики, те, что Москву видели, что люду всякого есть на Земле – и белые, и жёлтые, и чёрные. Лицо у них такое. Мы вот – белые. А там далеко живут не таки, как мы — не мы – немыцы. Немыцам этим земли всё мало. Они с войной и идут на округу, и идут. Победят – землю себе забирают, порядки свои строят. И вот появился там в заморских странах ещё один немыц – хранцуз Наполеон. Уж он и пошёл на Москву.
— А кака она – Москва? – не выдержал кто-то.
— Ой-йоченьки! Красива Москва – красная! Там колеи да тропы каменем выложены. И ездют по этим дорогам телеги разукрашенные, вот как у цыган, только кибитки в золоте, да камнях. А в их, в кибитках, царь разъезжат.
И решил хранцуз этот победить Москву.
Ему говорят: — Давай миром сойдёмся, а он ни в какую.
— А миром-то это как? – снова встрял самый любопытный.
— Миром-то – да это ж как было: в далёкой земле, где-то у церкви святого Петра камень есть. На него садится крестьянин мужик, а кругом народ тьмой стоит. Является царь ли император ли в круге своём – со знатью всякой. Сымает этот царь одежды свои и надеват мужицко платье – кафтан, штаны из серого сукна и лапти. И вот стоит он – в одной руке посох держит, а в другой поводья от коровы и коня. И идёт он к камню. За ним разнорядна свита в красных одеждах. Токо мужик царя увидел – кричит: — Кто идёт?, — а царь ответствует: — Это государь страны.
А мужик: — Праведный ли государь? Дорога ли ему правда страны? Почитает ли царь веру божью?
А все кругом кричат: — Он таков и таким останется.
Мужик не унимается: — А по какому праву он меня с камня удалить может?
А ему ответ: — Он купит ентот камень.
Тады мужик легонько так бьёт по щеке царя, берёт корову и лошадь, и уступает царю место. Царь садится на камень, мечом взмахивает, народу кланяется и клятву даёт быть судьёй праведным.
А хранцуз Наполеон – никак на мировую не пошёл. Войной. Дома жгёт, поля топчет. Сам-то говорят – с росту малёхонький, а как вошь едкий. А там у них, у немыцев зимы нету…
— Вот те на – зимы нету! – не удержался самый малой из нас Савка.
— Говорят, солнце там у них живёт, а к нам только в гости приходит. Диковинные деревья и цветы там растут. А пришёл-то к Москве Наполеон — а тут зима. Он, чтобы согреться, пожары устроил, Москву-то выжечь захотел. Но морозы как стукнули – и не выдержал Наполеон – сбёг в свою немчушную землю.
— Уф! – малой аж руками всплеснул.
— Ну, побалякали, пора идтить дальше. Вон ту гору одолеем – там и черника уже.
Поднялись мы на гору – уставши, на земь повалились. А Проп говорит:
— Ни-и…Вон за той горой черника. Отдохнём малёха и ещё один заход сделаем.
За той горой и впрямь черника была.
— Проп, а чего черника где хочет растёт? – на перекусе мы испрошали.
— Ну, эт оттого, что ей чёрной надо быть. Она северные стороны и выбирает, подальше от солнца. А солнце краски во как раздаёт – каким ягодам красно, каким жёлто. Те травы да грибы, что под землёй растут – от земли цвет берут, а те, что на кустах да деревьях – от солнца. А черника ишь, стелется, да в куст прячется, ещё и стебель иголочки выпустил. Полезна ягода. Говорят, поднимает тех хворых, кто уже совсем к земле клонится.
Мы собирали чернику фанерными ковшиками, на краю которых Проп гвоздей насадил. Ягода на кусту мелкая. А куст снизу подцепишь – ягода сама отрывается от листиков и сыплется в ковшик. Потом её в короб, только трясти не надо шибко, а то сок пойдёт. Мы тут же и наелись черники – ртами синим друг дружке улыбаемся и хохочем.
Потом ещё в камень поиграли, ну в тот, про который Проп рассказывал. Я мужиком был, а царём мальца Савку назначили – пусть царствует, ему дольше нашего жить.