Я объявила все свои уроки открытыми. Любой преподаватель мог прийти на них, и почему-то именно это возмущало многих. А мы с учениками просто учились и жили. Начиная с пятого класса, на уроках русского языка строили тогда ещё только начинавшие входить «в моду» схемы. А со слабыми учениками изучали морфологию, играя в королевство «ЧаРе» (так сокращённо называли мы части речи). Ведь не секрет, что многие учащиеся, придя из начальной школы, не могли отличить понятие «часть речи» от «члена предложения». Но по результатам фронтальной проверки оказалось, что за контрольный диктант в моём шестом классе было получено целых пять двоек, а в параллельном шестом, в котором преподавала инспектор ГОРОНО, было всего пять двоек… И тут-то начались эксперименты в отношении меня со стороны ГОРОНО.
Мы продолжали чертить схемы-полотнища на огромных, склеенных листах ватмана, и на весенних каникулах моя преподаватель из института, заведующая кафедры русского языка и литературы пригласила моих ребят посетить научно-познавательную выставку в институте и пообщаться. Наши труды в виде огромных схем были одобрены, и нескольким особо отличившимся ребятам предложили продолжить контакты с институтом и в дальнейшем.
Самоутверждение – куда отнего денешься – стало моей целью, когда мне предложили принять участие в необычном эксперименте.
— Вот вы стали учителем года, Светлана Михайловна. Но каждый смог бы на вашем месте при такой-то поддержке… А вот если бы вы дали урок, предположим, в незнакомой аудитории, да ещё не в школе, а. допустим, в профтехучилище…
Зачем эта суета нужна была? Но перчатку я не могла не поднять.
Тему урока зачитали из распечатанного конверта за час до начала. Я должна была преподать сравнительный анализ произведений «Воскресение» и «Анна Каренина» — в неподготовленной аудитории, для слушателей профтехучилища, которым было изначально наплевать на уроки. Поначалу мне показалось, работать будет невозможно. Но помогла искренность ребят. Они сумели услышать. Губкой впитывали в себя подростки то, что я пыталась передать… Урок закончился шквалом аплодисментов. Теперь уже, вспоминая всё это, мне становится страшно – как я могла решиться, зачем? Но, видимо, нам всем нужна была эта встреча.
Опадаю листом под ветром
Под уставшей держать меня веткой,
И лечу, а вдогонку дождь:
— Упадёшь, упадёшь, упадёшь!
Капель толпы людские — я в метках,
Но срываюсь из кожи — клетки,
И курлычет мне в небе стая:
-Ты летаешь, летаешь, летаешь!
И полёт над землёй разрывает меня –
Это крестный мой ход, и у поля моля,
Я врываюсь в холодную нишу земли,
И кричать уже некому мне: — Помоги!
Отлетает и день от меня в небеса —
Мой последний приют — мой аэровокзал,
Расписание ветра здесь «из» в «ни куда»
С остановкой далёкой и близкой — Земля.
А в апреле к нам наехало много-много учителей из самых разных городов тогда ещё Советского Союза. Школа наша входила в тульский эксперимент, суть которого — развивающее обучение с применением инновационных методик. Для меня это была просто работа, а не эксперимент. На одном из моих уроков присутствовал Бергер Семён Григорьевич – заслуженный учитель-методист Украинской ССР. Его выступление перед учителями тронуло во мне такие струны, что слёзы радости переполнили меня. Вот он — тот человек, которого действительно можно назвать Учителем. Я уже определила для себя круг моих Учителей. Это были — Амонашвилли, Соловейчик, Никитины…Но Бергер был здесь, рядом. И он предложил мне принять участие в международном семинаре по литературе, который должен был пройти в Симферополе. Обязательным условием стало – приехать с гитарой, и дать открытый урок.